Фельдмаршал в бубенцах

— Что ж, стрелять вам, похоже, не из чего. Слева от вас переулок. Идите по его левой стороне, а я пойду по правой. Не приближайтесь — я тут же это услышу. Впереди канал. Поднимитесь на мост. Там и поговорим.

Руджеро на миг заколебался, но Гамальяно лишь усмехнулся одним уголком губ:

— Будьте спокойны. По этой щербатой мостовой я далеко не убегу. Судя по вашим шагам, вы не хромаете. А значит, нагоните меня в два счета.

Спорить монах не стал. По-прежнему не спуская глаз с юноши, он двинулся по указанному переулку. Джузеппе же коснулся ладонью противоположной стены и тоже зашагал вперед, неторопливо и размеренно, но Руджеро видел, что его спутник напряжен, как взведенная тетива.

Они шли по ущелью меж домов все в тех же тусклых отблесках покачивавшихся фонарей. Неровно откушенная луна то и дело выглядывала из-за крыш, и доминиканцу отчего-то казалось, что идущий неподалеку юноша удивительно уместен в этой зыбкой полутьме, будто молчаливый бесшумный нетопырь.

Улица была совершенно пуста, что необычно для оживленного Каннареджо, где и ночью хватает подвыпивших солдат и гуляк всех мастей. Даже фонарщик ни разу не попался на глаза, и Руджеро чудилось, что они с Джузеппе совсем одни в Венеции этой невероятной судьбоносной ночью.

Канал разверзся впереди, черный, словно печная зола. Над ним возвышался некрутой деревянный мостик. Джузеппе, остановившись, приглашающе указал на него, и доминиканец ступил на нещадно скрипящие доски. В широких щелях просматривалась вода, слегка поблескивающая в отсветах чахлой луны и кажущаяся густой, как сироп. Гамальяно тоже взошел на мост и оперся локтями о перильца, надсадно скрежетнувшие под его тяжестью.

— Мы на месте, отец Руджеро, — сообщил он спокойно и почти приветливо. Монах огляделся.

— Странное место для беседы, — задумчиво ответил он.

— Вовсе нет. — Джузеппе снова кривовато усмехнулся. — Место превосходное. Видите ли, мост этот — сущая дрянь. Хлипкий, доски голосят, как грешники в аду, перила совсем гнилые. Да еще ветерок в мою сторону. А потому, стоя напротив вас, я услышу любое ваше движение, и отойти вам некуда. Если кто-то вздумает к нам присоединиться, взойти на мост незамеченным он тоже не сможет. А если вы все же лжете и припасли кинжал, то учтите: у меня неплохие инстинкты. Я успею ухватиться за край вашей рясы и утащить вас за собой вот в эту гниль, — палец оружейника указал на черную воду.

Монах не сдержался:

— Я начинаю понимать, почему все эти месяцы вы были так неуловимы. Право, кем бы вы стали, будучи зрячим!

— Простым деревенским лодочником, — отрезал Гамальяно сухо и зло. — Какая скука, верно? Но слепота развила мои таланты, и я смог стать подающим надежды вором и удачливым убийцей. И все благодаря вам. А теперь, когда мы познакомились покороче, я слушаю вас, святой отец.

Руджеро вдохнул. Он знал каждое слово этого разговора. Он готовился к нему много дней. Но сейчас, стоя перед этим слепым ощетиненным парнем, чувствовал, что его фразы будут не убедительней воскресной проповеди. Стиснув ладонью влажное дерево перил, монах начал:

— Я не святой отец, Джузеппе. Я лжец и еретик. Я посвятил католической вере всю жизнь, ни дня не служа ей душою.

Доминиканец сделал паузу, медленно облизывая губы. Он никогда и ни перед кем не произносил этих слов. Даже перед Лазарией. А Гамальяно только слегка приподнял брови:

— Сильно сказано, отец Руджеро. Только вы не о том толкуете. Я во всей этой галиматье не силен. Расскажите что-нибудь попроще.

Доминиканец помолчал.

— Что ж, — ровно проговорил он, — я еще и убийца. Я обрек на смерть немало людей. В том числе ваших родителей. По моему приказу должны были погибнуть и вы. Но сложилось иначе. А посему и слепота ваша — моя вина.

Гамальяно молчал, и монах видел, что он пытается привычно ухмыльнуться, но губы болезненно кривятся на застывшем лице.

— Ух ты… Только вы опоздали, святой отец, — процедил он, — ко мне уже приходил на исповедь ваш подручный, брат Ачиль. Не обессудьте, отпустить вам грехи я не умею. Но я могу ответить искренностью на искренность, чтобы вам не было обидно. Вы, должно быть, уже знаете о смерти вашего подмастерья? Так вот, его убил я. Я сломал ему шею к чертовой матери, и пусть этот мост сейчас же вспыхнет адским пламенем, если я хоть миг жалел об этом.

— Я знал, что брату Ачилю однажды не избежать подобной участи. Его… методы и меня повергали в ужас. Собственно, из-за них я и избрал его своим ближайшим доверенным лицом. Брат Ачиль делал за меня то, на что мне не хватило бы духу.

На лице Джузеппе на миг отразилась растерянность, и юноша скрестил на груди руки.

— Во что вы играете со мной? — резко спросил он, оставляя глумливый тон. — Зачем это сдирание струпьев? Говорите по существу, что вам нужно?

Монах добела сжал пальцы, и лицо его побледнело от волнения.