ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (F'elicia, ou Mes Fredaines, 1772)

Д'Эглемон поднял глаза на меня, я перевела взгляд на останки часов на полу, и шевалье тут же осознал всю опасность ситуации.

_ Чего вы ждете, месье? — спросила Сильвина, внезапно резко оборачиваясь к своему гостью. — Разве вы не понимаете, сколь неуместно ваше присутствие в этом доме?! Вы злоупотребили моим доверием, а теперь хотите оскорбить меня? Насладиться зрелищем моего горя? Взгляните на милую подругу ваших наслаждений! Как она обязана вам! Какой счастливой вы ее сделали! Д'Эглемон был слишком светским человеком, чтобы отвечать на эту тираду, он знал за собой два тяжких проступка: во-первых, своим легкомыслием он выдал всему миру тайну нашей любви, во-вторых, раздражил без меры женщину (и, возможно, навсегда), которая была к нему неравнодушна. И он, с покаянным почтением принимая упреки Сильвины, постарался сыграть смирение, изобразить скорбную виноватость… Я заметила, что к нему постепенно возвращается уверенность в себе, ибо тетя, понося его, не отворачивалась более… в глазах ее не было гнева. В тот день шевалье превзошел сам себя в убедительности и красоте: богатый камзол великолепного вкуса, дивная прическа, драгоценности и кружева, еще больше подчеркивавшие его блистательную внешность. Он пал ниц перед грозной Сильвиной, заявляя, что один виновен в случившемся, поведал о приключении со шкафом, дав понять, что его закрыли там совершенно случайно, против его воли, иначе в наше отсутствие он приискал бы себе в нашем доме место, лучше соответствовавшее его истинным желаниям. Еще он добавил, что, не понадобись мне ночное платье, он умер бы, задохнувшись в тесном шкафу, так что я спасла ему жизнь, а он, не понимая, что творит, воспользовался моей добротой и нежностью, чтобы добиться желаемого. Фелисия, уверял он, ничего не знала и не понимала, а в последний момент было поздно защищаться или звать на помощь. Его оправдания, редкостная красота, ораторский талант, желание Сильвины быть обманутой постепенно смягчили гнев тети. Она как будто забыла отнять у провинившегося шевалье свою руку, которую он осыпал поцелуями, она всматривалась в его лукавые прекрасные глаза, которые, казалось, говорили с правдивой убедительностью: «Зачем призывать на мою голову все несчастья мира, когда вы одна во всем виноваты? Я желал застать врасплох вас, и только вас! Я и так слишком несчастен, ибо не преуспел!»

Глава XXIV. Глава, в которой Его Преосвященство проявляет талант примирителя

Для того чтобы ввергнуть меня в совершенное смущение, недоставало только присутствия монсеньора, и он не замедлил прийти. Слуга не закрыл дверь, впуская шевалье, а о визитах его дяди в нашем доме никогда не объявляли. Прелат ходил медленно, мягко, на цыпочках, он застал в комнате немую сцену: племянник на коленях перед Сильвиной. Они его не видели, и он сделал мне знак не выдавать его присутствия, а я была так расстроена случившимся, что даже не смогла поприветствовать его должным образом. Сильвина и шевалье, таким образом, заметили гостя лишь в тот момент, когда он заговорил:

— Прекрасно, дорогой племянник, — произнес прелат без малейшего неудовольствия в голосе, — примите мои поздравления! Мадам, надеюсь, вам удастся образовать этого бездельника д'Эглемона! Он не так уж и плох, поверьте мне…

Все герои этой маленькой драмы, за исключением Его Преосвященства, застыли на месте, совершенно пораженные.

— Однако я ничего не понимаю, — продолжил прелат, садясь в кресло. — Объясните же мне, что здесь происходит? Вы репетируете какую-то трагедию? Почему у вас такие лица? О-о-о, кто-то плачет, я не ошибся? Да здесь прошла гроза! А господин мой племянник… Черт возьми, я никак не ухвачу, в чем заключается его роль? Он не слишком-то грустен, не так ли? И все-таки ни про кого из вас не скажешь, что он доволен…

Сильвина поспешила разъяснить ситуацию и рассказала Его Преосвященству все. История не показалась ему забавной.

— Да, дорогой дядя, — произнес с лицемерным смирением его лукавый племянник, — я ничего не отрицаю, но вы же видите, как она хороша! На моем месте вы бы поступили так же.

— Конечно!

— Как, монсеньор, спрятаться в уважаемом доме?..

— Увы, это так по-детски, но я бы не устоял…

— Вы видите, дорогой дядя, как она неблагодарна! Ведь это ради нее — ради нее одной, такой жестокой — я решился на подобное безумие.

— Ах, мадам, это убийственный аргумент против вашего гнева!

— Но Боже мой, месье, шевалье — светский человек, он принят в доме достойной женщины и, если испытывает к ней некие чувства, есть тысяча разных способов…