ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (F'elicia, ou Mes Fredaines, 1772)

Ангельские руки нежно и страстно ласкали мою грудь… То был любезный шевалье, который, выйдя от моей тети, явился узнать, каковы его шансы со мной. Напрасно я изображала этакое равнодушие — оно растаяло под горячим натиском д'Эглемона. Я не могла сопротивляться обаянию этого ветреника — впрочем, он изменил мне поневоле.

— Что вы здесь делаете? — спросила я суровым голосом, желая показать, что не смирилась с ситуацией. — Хотите рассказать, как хорошо провели ночь? Заявить, что с тетей у вас не было трудностей, как со мной, накануне ночью?

— Любовь моя! — отвечал доведенный почти до слез шевалье. — К чему столь жестоко упрекать меня? Я заслуживаю участия и утешения! Став благодаря тебе счастливейшим из смертных, я тут же потерял мое счастье, так могу ли я думать о наслаждениях?! Неужели ты веришь, что какая-нибудь иная женщина, кроме Сильвины, могла бы удержать при себе любовника, которого ты полюбила, живущего только ради тебя, всеми силами старающегося сохранить твою драгоценную привязанность? О, моя Фелисия! Будь благоразумна… Воспринимай мою невинную неверность как мучительное жертвоприношение, тягостное, но необходимое, ибо я хочу сохранить твой покой и обеспечить себе надежное положение в этом доме, — а иначе я могу все потерять.

Потом шевалье рассказал мне, что, как только его дядя удалился, Сильвина совершенно откровенно призналась ему в своей страсти, поэтому у него не было никакой возможности отказаться провести с ней ночь. По правде говоря, свежестью ласк Сильвина заслуживала любви человека, не пылающего страстью к Фелисии, однако самому шевалье пришлось непросто: он все время вспоминал прелести проведенной накануне ночи и мог не удовлетворить требовательную женщину, ожидавшую от него чудес. К счастью, шевалье удалось найти золотую середину: не опозориться, но и не проявить излишней доблести. Одним словом, заключил д'Эглемон, он сделал все, чтобы сохранить себя для меня и не приучить слишком пылкую женщину к наслаждениям, которые он хотел дарить только мне.

Все это было честно и, без сомнения, правдиво, так что моя любовь заранее простила милого неверного любовника. Я была счастлива узнать, что по-прежнему дорога шевалье, и отвечала на его нежные ласки с живостью, мгновенно рассеявшей все его тревоги. Я поторопилась дать шевалье место рядом с собой, и вскоре он провел меня по всем ступеням наслаждения, подарив то, что утаил от другой женщины. Мы расстались, счастливо-утомленные, пообещав друг другу пользоваться малейшей возможностью, чтобы предаваться восхитительным безумствам, цену которым я теперь хорошо знала.

Глава XXVIII. Ухаживания монсеньора. Странный разговор, который ничего не объяснил и не изменил

И все-таки я испытывала некоторые угрызения совести: д'Эглемон искренне признался во всем, что касалось его отношений с Сильвиной, и безусловно заслуживал, чтобы я просветила его насчет дяди, но я ничего не сказала! Неужели притворство — единственный привилегированный недостаток женщин? Так или иначе, но шевалье удалился, ничего не зная о моем приключении с монсеньором. Я как раз размышляла, стоит ли мне признаваться или нет, когда получила от прелата письмо и довольно тяжелый сверток. Развернув его, я увидела прелестную маленькую бонбоньерку и великолепные часы. Его Преосвященство писал, что забрал мои собственные, по которым явился домой на два часа позже обычного, к вящему недоумению и негодованию своих домочадцев, привыкших к его неизменной точности. Мучимый угрызениями совести за сей поступок, он преподносил мне замену дурных часов, чтобы предупредить малейшие неувязки, — например, встречу в одном месте и в одно время дяди и племянника, ибо, не зная точного времени, трудно точно согласовать уход одного и приход другого! Все письмо Его Преосвященства было проникнуто духом экстравагантности и тонкой насмешки, в конце он писал, что собирается провести две недели при дворе. Меня просил в течение этого времени не огорчать «нашего дорогого племянника». Часы были драгоценной и очень дорогой игрушкой: эмаль, бриллианты, замок и поршень — два крупных бриллианта, на золотой цепочке — красивейшее кольцо. Я почувствовала себя униженной — монсеньор как будто хотел заплатить за то, что я воспринимала как благодарность за оказанную мне услугу.

Не знаю, как бы я сообщила о подарке прелата Сильвине, если бы она сама не облегчила мне задачу.