— Итак, Фелисия, — сказала тетя, — ты сбросила ярмо и обманула мою бдительность? Отныне она больше не нужна. Ты станешь жить по собственному разумению, так постарайся же не употребить свободу себе во вред! К слову сказать, я очень рада, что избавляюсь от заботы, к коей меня обязывала лишь нежность к тебе, ведь по крови мы не связаны. Ты будешь свободна, но, надеюсь, не покинешь меня! Я привязана к тебе, и, если в отсутствие дорогого Сильвино я лишусь и твоего общества, ничто меня не утешит. Если тебе выпадет какая-нибудь настоящая, большая удача, я сумею совладать с чувством привязанности, а пока — станем жить вместе, будем, как предложил монсеньор, настоящими подругами, забудем о подчинении и употреблении власти. Я требую от тебя только искренней дружбы и огромного доверия и немедленно докажу тебе мою собственную. Признаюсь, что гневалась я на тебя вчера лишь для виду, и действительно рассердилась я только тогда, когда узнала, что ты забыла о приличиях именно с шевалье. Знай, что я люблю его так же, как он, кажется, любит меня. Он овладел тобою по недоразумению — по несчастному для Меня стечению обстоятельств. Я боялась, что ты опередила меня, завоевав сердце, которым я жаждала завладеть. Прошу тебя о милости, дитя, — оставь мне прекрасного шевалье! Он меня обожает, я в этом не сомневаюсь. Если в будущем ты станешь выказывать ему спокойное безразличие, если не будешь мешать мне завоевывать его сердце, он удовлетворится тем, что уже получил от тебя.
Пылкая речь Сильвины не слишком мне понравилась, но я справилась с ситуацией, прибегнув к помощи некоторой доли лицемерия. Я уверила тетю, что от всей души желаю ей счастья с шевалье, что не имею на него никаких видов и совершенно его не люблю, впрочем, как и он меня. Человека легко убедить в том, чего он сам желает. Сильвина истолковала то, что я сказала, в свою пользу, рассыпалась в благодарностях и заверениях дружбы. Уходя, тетя заметила, что мне стоит привязаться к монсеньору, тем более, что он, кажется, искренне интересуется мною.
— Я прекрасно знаю монсеньора, — бросила Сильвина, — это серьезный, основательный человек, и душа его так же прекрасна, как лицо.
— Он также весьма великодушен, — добавила я. — Взгляните, как проявляется его любовь. — Я показала Сильвине присланные утром подарки. Она была в восторге.
— Ну что же, монсеньор принадлежит тебе, люби его и будь счастлива.
Вошедший слуга объявил о приходе госпожи д'Орвиль… Сильвина побледнела, но подруга, улыбаясь самым светским и дружеским образом, заявила, что приехала просить нас к обеду.
Глава XXIX. Глава, в которой все те, кто интересуется прекрасным шевалье, узнают, что о нем много говорят
— Откуда это хмурое лицо, моя дорогая Сильвина? — спросила госпожа д'Орвиль, привыкшая к тому, что в нашем доме ее всегда принимают очень радушно. — В чем дело? Неужели нас может поссорить хорошенький хлыщ? Ты дуешься, даже не узнав, хочу ли я отказаться от него в твою пользу? Ну же, развеселись! Я принесла тебе хорошие новости. Во-первых, от всей души уступаю тебе честь быть разоренной и преданной знаменитым д'Эглемоном. Во-вторых, отдаю тебе также и твоего монсеньора, бросившего на меня несколько заинтересованных взглядов, которого я на несколько мгновений хотела у тебя украсть, — признайся, ты заслуживала маленького наказания! Я убедилась вчера, что сей любезный пастырь создан скорее для того, чтобы наставлять на путь истинный таких овечек, как мы, а не для того, чтобы руководить глупым стадом христианских послушниц. Он слишком честен, чтобы его обманывать, а мне пришлось бы, ибо я почти разорена и должна предпочесть ему русского князя, только что сделавшего мне самое соблазнительное предложение. У меня совершенно нет денег, так что капризничать не приходится! Мне нужно золото — и много… Ты немало денег выжала из монсеньора, так что он мне не подходит. Итак, как здесь обходятся с моим бывшим шевалье? Вас ведь двое, дамы! И наша скромница Фелисия…