Феникс

Ольшер знал правду. Через него проходят сообщения агентуры. Как попасть к капитану? Без причины входа в управление СС нет. Что скажет Исламбек? Чем объяснит свое появление у начальника «Тюркостштелле»?

Остается Надие. Девушка с большими грустными глазами. Он не хочет думать о ней. Его работа в эти дни заключается только в сопротивлении ее глазам. Их грусти. Мешает Саиду грусть Надие. Мучает. Все труднее и труднее достается победа над самим собой. Лишь какие-то мгновения он вырывает для равнодушия и спокойствия. Мгновения довольно короткие. И тогда он не помнит Надие. Не чувствует ее взгляда. Он свободен.

Утром Азиз помог оттолкнуть Надие. Своим страшным известием. Потом — старик газетчик. Мысль, тревога тоже гнали Надие. Теперь она вернулась. Она нужна Саиду. Последнее время Надие все чаще становится нужной. Как секретарь капитана. Как человек…

Для любви нет места. Он понимал это. Никто ему не говорил, никто не требовал — не люби. Не жалей людей. Не радуйся. Говорили: «Ваша смерть исключается». Полковник Белолипов говорил. А чувство? Если оно настигнет Саида? Что тогда?

Личное приносится в жертву. Ясно. Какой-то неписаный закон всякого подвига. Грусть в глазах Надие — это личное. С грусти все началось. Ее надо принести в жертву.

Уйти от турчанки с грустными глазами. Не видеть ее. От Надие он может уйти. Но как быть с секретарем Ольшера, с переводчицей «Туркостштелле»? От нее уйти нельзя. Исламбек теряет связь с управлением, рвет нить, ведущую к секретным документам гауптштурмфюрера. Он все рвет.

Секретарь должна остаться. А Надие он уничтожит. Для себя.

Он долго шел по Шонгаузераллей. Долго ждал автобуса. Автобусы курсировали по четкому графику, но Саид пропускал их. Ему надо было обрести спокойствие, которое помогло бы точно выполнить его намерение.

Когда она открыла ему дверь, он, полный решительности, остановился у порога и равнодушно посмотрел на Надие. Что же, грустные глаза не так сильны, как казалось. И вся она тоненькая, несчастная, закутанная в старый плед.

Саид снял шинель.

— У меня холодно сегодня, — сказала она и повела плечами.

Он не ответил. Сам не знал, почему, видимо, хотел показать безразличие к тому, что окружало его сейчас, или нежелание откликаться на ее слова.

Повесил шинель. Прошел в комнату. В полумрак. Хмурый зимний день не проникал через окно — слишком малыми были рамы, да и тюль преграждал путь серым лучам. Прошел, сел на тахту. Стал закуривать. Бесцеремонно.

Надие стояла в коридоре у распахнутой в комнату двери. Стояла на прежнем месте, в прежней позе, запахнутая в плед. Смотрела на Исламбека. Глаза были не грустными. Только удивленными. С болью. Может быть, с обидой.

— Я по делу, — объяснил он свое появление. — Звонил в управление, сказали, что вы дома… Отдыхаете после дежурства.

Не отрывая глаз от Исламбека, Надие вернулась в комнату. Прислонилась к камину, холодному, нетопленному столетия, стоявшему здесь в память о прошлом, о чьей-то судьбе. Прислонилась и еще плотнее закуталась в плед. Ждала, что скажет дальше Саид.

— Мне надо было видеть капитана…

— Разве его нет в управлении? — чувствуя фальшь, спросила Надие.

— Не знаю…

— Это возлагается на меня?

— Нет.

— Вы могли бы просто войти к гауптштурмфюреру. Он вас ждет.

Саид забыл о тактике, так тщательно продуманной им. Загорелся. Подался весь вперед. К Надие.

— Зачем?

— Капитан собирается передать вам благодарность Гиммлера. Или даже награду.

Брезгливая усмешка. Такая редкая для Надие. Возможно, возникшая впервые, поэтому скрыть ее она не смогла. Не умела.

— Это неправда, — без уверенности бросил Саид.

— Разве вы не слышали радио?

Саид все понял. События за линией фронта Надие связывает с его именем. И не сама пришла к такому выводу. Она только отражала точку зрения Ольшера, а Ольшер пользовался сведениями оперативной радиогруппы. Люди Гундта сработали отлично. Анвар сработал. Проклятие!

Голова Саида упала на руки. Он стиснул как мог сильнее виски. Беззвучно стонал.

— Почему вы не радуетесь? — спросила с тревогой Надие.

Исламбек не слышал ее вопроса. Ничего не слышал. Да и не желал слышать.

Тогда она подошла к нему и, как в тот удивительный вечер, окунула свои пальцы в его густые черные пряди. Окунула и застыла так, чувствуя горе Саида.

— Вы этого не хотели?

Он не имел права признаваться. Никому. Но признался:

— Нет.

Ей было мало этого.

— Вы боитесь за мать?

— Нет.

Надие нагнулась и поцеловала его волосы.

Почему-то он не задумался над ее поступком. Не задумался над словами. Надие спрашивала. Спрашивала о том, что было тайной. Теперь он открыт. Конечно, можно вывернуться, можно сделать вид, будто понял переводчицу совсем в другом смысле. Или вообще не понял. Но Саид не собирался искать лазейки. Отказываться тоже не собирался. Он просто не думал о последствиях. Исключал их.

Он поймал ее руку. Прижал холодную ладонь к своей щеке. Так было спокойнее. Так Надие казалась ближе, понятнее.

— Ты веришь тому, что сообщено по радио?

— Не знаю, — уклончиво ответила она. — В отделе все радуются. Ольшер чувствует себя победителем.

— Значит, правда…