Феникс и зеркало

— Договорились! — воскликнул Хардин Трэскер. Он берется за протянутую руку. На ощупь она оказывается горячей, как огонь. И в то же мгновение он уже в другом месте, в большой комнате, обставленной дорого и с хорошим вкусом. На стеклянных полках, подсвеченных сквозь полупрозрачные панели, в боевом порядке выстроена сотня, если не больше, красивых бесценных восточных нюхательных флаконов. Джинна нигде не видно.

Трэскер проявляет величайшее самообладание, не позволяя себе задерживаться на чем-либо взглядом, и через несколько секунд видит тот самый экспонат, которого так долго жаждал. Отворяется дверь, он засовывает находку себе в карман и, повернувшись, оказывается лицом к лицу с высоким худощавым человеком, который, как это ни странно, держит руку у себя в кармане.

— Ой, ладно, — говорит этот человек, — вы пришли сюда не затем, чтобы любоваться нюхательными флаконами. Как вы сюда попали? Дурацкий вопрос. Вас, конечно, впустила Гертруда. Что ж, — с покорным вздохом говорит он, я ее предупреждал, она не сможет этого отрицать.

В руке, которую он вынимает из кармана, находится пистолет.

Джентльмен, чье имя для данного повествования значения не имеет, сидел на слишком плотно набитом стуле в комнате, где стояло слишком много мебели, и крутил что-то в руках. «Поразительно, — сказал он вслух, — чего только не подцепишь за несколько долларов в этих магазинчиках, которые скупают всякую всячину из унаследованного имущества. Так трудно перед этим устоять. — Его-рука с явным удовольствием скользила, касаясь приобретений. — Яйцо из оникса. Оловянная коробочка для угольного порошка. Медальон армии Шенандоа. Китайский… я полагаю, это китайский… ахх…»

Последний поворот, последний рывок, и колпачок соскочил, и наружу вылетел джинн. «А вот вы похожи на джентльмена, которому придется по душе выгодная сделка, — сказал он с доверительной ноткой в голосе. — Не хотите ли приобрести прекрасный, прекрасный керманшахский ковер? Нет? Гашиш? Халву? Непристойные карти-инки? Замечательный нюхательный флакон из клюва птицы-носорога?»

Арахисы

В бытность мою мальчиком, некоторое время после того, как умерли мои родители, я жил с дедом, а он оказался одним из самых подлых и мерзких стариков, какие только встречаются на свете. Да вот встретиться с таким не хотелось бы никому. У него был старый домик, но в этой старине полностью отсутствовали всякий уют и привлекательность; там пахло керосином, свиным салом, осыпающимися стенами и грязной одеждой. Он являлся владельцем одной из, вероятно, самых обширных во всей тамошней округе коллекций жестяных банок, наполненных свиным салом. Я думаю, он боялся, что однажды этот жизненно важный предмет потребления станет дефицитом, и, черт побери, постарался, чтобы его это не застигло врасплох.

В старой грязной кухне стояли две плиты, керосиновая и дровяная, и хотя сухих кустов и бревен среди зарослей за домом хватило бы, чтобы отапливать дом годами, он был чертовски ленив и не желал махать топором. Та же история с одеждой. Вместо того, чтобы платить какой-нибудь женщине за стирку или, упаси Господи, заняться ею самому, он просто копил грязную одежду, а потом перебирал ее, еще и еще раз пуская в ход наименее запачканную. Время от времени доходило, наконец, до того, что никто из детей не соглашался больше сидеть рядом со мной, и тогда учитель обращался к соседкам, и одна из тех, у кого имелась стиральная машина старинного образца, работавшая на бензине, заходила к нам вместе с кем-нибудь из своих детей, прихватив с собой тачку и пару бельевых корзин.

— Не понимаю, как это можно доводить вещи до такого состояния, м-р Харкнесс, — как правило, говорила она, сморщив нос и дыша ртом. — Ну-ка, грузите эти вещи, да я их вам выстираю. Бога ради, пока они на вас не загноились! Вы же оба глазом моргнуть не успеете, как окажетесь в чумном бараке. Господи помилуй!

И тогда старый кусок дерьма принимался хромать по дому, прикидываясь немощным, хотя на самом деле двигался с проворством ямайской змеи, если хотел; он хмурился, понукая меня жестами взяться за дело и быстренько вынести одежду, а все это время скулил что-нибудь вроде: «Уж, конечно, я вам очень благодарен, мисс Уоллаби…» или как ее там, к черту, звали. «Просто не знаю, как бы мы жили, не будь у нас соседей, как говорится в Божьей Книге. Я — просто бедный больной старик, и этот парень мне не по силам, такая на меня обуза свалилась на закате дней, и это несправедливо, сил моих на него нету, нету, мэм, говорю: он меня в гроб вгонит, потому как он трудиться не желает и ничего не слушает, и мне не подчиняется». И так далее, и тому подобное.

Затем, стоило ей удалиться за пределы слуха и зрения, как он усаживался в свое кресло с продавленным сидением и начинал самодовольно ухмыляться, смеяться и распространяться о том, как он всех обвел вокруг пальца, это уж точно.