Феникс сапиенс

Прибывшая команда попросила забросить их поближе к леднику, чтобы разбить лагерь в пешей доступности от книжного месторождения. Работа ускорилась в несколько раз. Ящики с книгами складировались прямо в леднике в специально вырубленной хорошо дренированной камере. Через две недели, когда их накопилось 20 тонн, прилетел второй рейс, и с ним — Дават, далеко не в полном здравии.

— Через неделю ложусь на операцию. Правое легкое, потом — химия. Шансов на выздоровление мало, но еще несколько месяцев покопчу белый свет.

— Эх, Дават… Что тут сказать… Держись!

— Да подожди ты сокрушаться! Держусь. Рассчитываю дождаться тебя в Александрии будучи в ясном уме и, может быть, даже на ногах. На связи в Александрии вместо меня будет Сардон — он переключится на работу в режиме моего секретаря. А вообще я счастлив, что дожил до этих книг. Сэнк, благодаря тебе мир стал другим. Я не знаю, хорошо это или плохо, но захватывающе интересно. И я еще доживу до перевода новых сорока тонн! В университете сотня студентов учит русский, а десятки сотрудников переводят. Правда, получается через пень-колоду, но и на том спасибо. Копии оригиналов, которые мы разослали по миру, переводят еще десятки людей. Так что увижу еще много интересного!

— Держись, Дават, все впереди. Я тоже не знаю, хорошо это или плохо. Мы тут читали книгу про происхождение Вселенной — она уже опубликована во второй партии. Там написано о реликтовом излучении Вселенной. Стим сразу сообразил, что неустранимый микроволновый шум, про который писали радиоинженеры, как раз оно и есть. Хорошо это или плохо? Вроде состоялось великое открытие, но оно не наше. Люди станут больше понимать про Вселенную, но они не пробили это понимание своими лбами, а вычитали в чужой книге. Хорошо или плохо? Вроде как грядет революция в науке и технологиях, но она импортирована, не прочувствована на собственной шкуре. У нас не будет той закалки.

— Однако квантовую механику и теорию относительности наш народ открыл заново, все-таки умеем кое-что. Но ты сам сказал — надо все срочно публиковать, даже если чужие знания ослабят чью-то закалку — черт с ней, потомки наверстают. Им придется куда-то дальше пробиваться.

— Ты молодец, оптимист! Пусть будет по-твоему.

— Если мне с моей болячкой еще и впасть в пессимизм, тогда вообще все пропало! Когда домой собираетесь?

— Думаю, в конце сентября. Сдадим книжное месторождение следующим зимовщикам — и домой. Назад будет быстрей — по течению и без задержек. Думаю, к середине октября будем дома.

— Хорошо, я подумал, что неплохо бы прокатиться с вами на обратном пути. У вас хорошо и весело — много цветущей жизни, и молодой, и зрелой: вон совсем свежая жизнь прямо носится под ногами, — Дават кивнул в сторону Каны и Лемы, играющих со щенками. — Мне будет очень приятно хлебнуть этой жизни под занавес. Ну и поговорим. Если буду транспортабелен — прилечу последним летним рейсом.

— Отлично! Будем ждать. И чтива побольше захвати — не только сами переводы, но и что пишут про них, и свежих газет побольше.

В июле на озеро сели два самолета с экспедициями из Атлантического Союза. Обе прислали парламентеров на «Петербург». Договорились, что вновь прибывшие встанут лагерями неподалеку от стоянки Александрийского университета, будут сотрудничать в быту, а работать в разных местах: одна команда — в Железной долине, другая — разведывать новые участки ледника. Почти каждую неделю под детский и собачий восторг на озеро садился тяжелый серебристый или темно-серый гидроплан, открывал задний порт, из него спускались на воду надувные моторные лодки, плыли с грузом к базам экспедиций, некоторые заглядывали в гости на «Петербург» с подарками — свежими фруктами и мясом, которое тут же запекали на костре. Потом лодки везли к самолету упакованный груз — книги и прочие ценности, возвращались, везли снова. Когда самолет улетал, лодки оставались. На озере становилось все оживленнее. Ночи стали по-настоящему темными, в поздних сумерках на берегу зажигалось несколько костров — народ сидел у них до полуночи, несмотря на раннее начало рабочего дня. Все были молоды, полны сил, энтузиазма и будоражащего чувства причастности к творящейся Истории.

Когда начались первые заморозки, из самолетов стали выгружать толстые легкие панели и алюминиевые стропила, из них собрали треугольные дома для зимовщиков. Летние смены улетали, прилетали зимние, приветствовали друг друга, прощались, обнимались, жали руки, хлопали по плечу. А с последним самолетом прилетел похудевший и как будто помолодевший Дават.

— Прекрасно выглядишь! Все удачно?

— В какой-то степени. Приговор не отменяется, но некую отсрочку получил. О, никак у вас не только молодая жизнь бурлит, но и будущая проклевывается? — сказал Дават, глядя на Алеку и Колу с явно обозначившимися животами. — О, боже, и ты?! Ну вы даете! Все трое! Молодцы! — воскликнул он, когда Мана вышла на палубу.