Феникс сапиенс

Два молодых новобранца погрузили на борт ящики с чтивом и вкусностями, попрощались и уплыли на свою базу зимовать. Последний самолет взревел, разогнался, спугнув две стаи гусей, приготовившиеся к отлету, и был таков. А гуси, даже не сев, чтобы оправиться от испуга, выстроились в два цуга и взяли курс на юг вслед самолету. На озере стало тихо и пусто.

Последний день перед отплытием, 25 сентября, оказался последним днем золотой осени: солнечно, безветренно, красочно. На поляне, ставшей за год с лишним чем-то вроде уютной лужайки перед родовым гнездом, развели прощальный костер.

— Даже грустно стало оттого, что уплываем, — сказала Алека, подбрасывая сухие сосновые ветки, — пожалуй, я провела здесь лучший год в жизни. Нет, даже больше, почти полтора года. Инзор, что насупился, тебе есть, что возразить?

— Мне по определению нечего возразить тебе. Да я и не насупился, просто дым в глаза. А год и вправду был неплохим. Пожалуй, да, хорошо, когда ты нужен не обобщенной родине, а людям во плоти.

— А я жду не дождусь теплого моря и настоящей ванны. Хочу в цивилизацию! У меня уже слюни текут, как представлю еду в ресторане на набережной, ее вид и запах. А какой я сделаю доклад у себя в институте! Аншлаг! — Кола встала и обвела руками воображаемую огромную аудиторию.

— Со своим животом ты всех сразишь наповал! — добавил Крамб.

— И мне грустно уезжать, — сказала Мана. — Здесь было душевно и тепло, даже в самые морозы. А для девочек наша стоянка стала родиной. Здесь они научились говорить и думать. Они ведь почти ничего не помнят из своей прошлой жизни — лошадки, костер да какие-то обрывки, словно из кошмарного сна. А эту поляну и эти гривы, и запах этих ягод, и цвет этого неба запомнят навсегда. Наверное, девочки, как и я, будут всю жизнь тосковать по Северу. Когда подрастут, надо будет вернуться сюда. А сейчас мои двести других детей уже щебечут в голове.

— Вернемся! Крамб, давай сгоняем сюда на том же «Петербурге» лет через двадцать.

— Обязательно вернитесь! Мне сейчас самое время готовить завещания. Поэтому завещаю вам вернуться сюда в назначенное время.

— Но почему через двадцать лет? — вскричал Стим. — Мы еще не были в Железной долине! Мы не забирались на восток дальше озерного берега. Давайте вернемся через три года!

— Стим, ты через три года будешь взрослым мальчиком, — ответил Сэнк, — ты можешь завербоваться в любую экспедицию, отправляющуюся в эти края. Тебя возьмут хотя бы из уважения к «Петербургу». Но мне кажется, ты никуда не завербуешься. Ты увлечешься чем-то другим, какой-нибудь серьезной наукой, скорее всего, физикой. Наверное, это будет правильно — с мозгами у тебя все в порядке, а если в придачу окажется крепкая задница — добьешься многого.

Никто не хотел идти спать. Инзор принес из трюма три охапки березовых поленьев и подкидывал одно за другим. Мана уложила девочек, вернулась и села молча на раскладной стульчик. Она больше не участвовала в общем разговоре, у нее был свой собеседник:

— Что же, Мать-Прародительница, можно я тебе похвастаюсь? Я не люблю хвастаться на людях, но поскольку ты внутри меня, то можно. Какое чудесное вышло путешествие! Книги — понятно, Сэнк у меня молодец, и я ни секунды не сомневалась, что он откопает нечто важное. Но спасенные девочки! Ты бы знала, какое это счастье — видеть, как дети превращаются из запуганных зверьков в веселых проказниц, как умнеют и развиваются не по дням, а по часам. Впрочем, может быть, ты это и без меня знаешь? Мне кажется, спасти и воспитать даже важнее, чем родить самой. Но и забеременеть в сорок шесть после двадцати двух лет простоя — это ведь тоже счастье? А внуки?! Сколько лет я ждала их! Кола, не подвернись Крамб, могла бы еще много лет привередничать и издеваться над ухажерами. Давно мне не было так хорошо, Мать-Прародительница. Интересно, а когда вы пришли к развалинам Александрийского маяка и сели усталые и сказали: «Здесь будет наш дом», — ты была так же счастлива? Уверена, что да, или даже счастливей, потому что не примешивалась грусть расставания с полюбившимся местом, на котором успели пустить корни. Но, пожалуй, это светлая грусть, и мы еще вернемся сюда, я уверена.

Сидели долго, за полночь, говорили о чем попало — о Большой земле, о вкусной свежей еде, о встрече, о коллегах и друзьях, о газетных заголовках, посвященных их прибытию. Рано утром Инзор отчалил корабль, запустили двигатель, вся невыспавшаяся команда собралась на палубе. Обе девочки зарыдали.

— Мама, куда мы уплываем? Здесь так хорошо!

— Кана, там, куда мы плывем, еще лучше. Там большие дома, теплое море, много людей. Я же рассказывала тебе про Большую землю!

— Подождите! — рыдала Кана. — У меня там клад остался!

— Где, какой клад?

— Там, под елкой, шишки камушки, ягоды! — крик, слезы.