Фениксы не вьют гнезд (СИ)

— Здравствуйте, господин ар Варн, — потом негромко, но уверенно добавляет: Эрик.

Гигант сначала удивленно смотрит, потом делает неловкое в своей искренней радости движение губами.

Эрику становится тоскливо. Он не любит, когда с ним случаются неконтролируемые вещи. Сила обязывает контролировать каждое движение души — иначе можно опять наворотить таких дел, что даже Профессор не поможет. И он вроде бы уже научился контролировать. Магда помогала, и получалось ведь. И тут на тебе! Опять двадцать пять! Он понимает, что готов схватить Нину на руки и пойти куда угодно, хоть на край света, за этой несуразной улыбкой. Поди пойми, почему.

— И Нина, — добавляет нескладный великан, протягивая руку в сторону далёкой от этого разговора и от мира девочки.

— И Нина, — кивает Эрик, гладя кончиками пальцев красивое детское лицо, не тронутое ни единой эмоцией, так похожее на лицо его матери, и так напоминающее ему Чарльза. Странно, почему Чарльза? Но он не успевает додумать эту мысль.

— Сегодня пасха, не бог весть какой праздник, конечно, но всё-таки повод для того, чтобы предпринять что-то необычное. Я хочу вас пригласить в кафе.

И, не дав Эрику ни опомниться, ни протестовать, датчанин вырастает перед ними горой, тянет на себя, буквально тащит к противоположному выходу, туда, куда Эрик с Ниной сами ни разу не ходили, туда, где пролегла широкая скрежещущая автострада, напоминающая Леншерру о прогрессе, цивилизации, войне и магнитных полях.

Идя следом, Эрик первый раз видит ар Варна со спины. Покатые плечи тяжелы и напряжены, словно держат на себе страшный груз и как будто хранят привычку переносить мешки с углём или цементом. Может быть, он грузчик? Вот и сейчас гигант тащит его куда-то как мешок картошки. Леншерр смотрит на Нину, словно ища одобрения своей догадке.

Он не хочет идти, он хочет капризничать и упираться, как в детстве, но спина впереди него такая широкая, за ней так спокойно, что Эрик даёт себя уговорить, разрешает почувствовать себя в безопасности, даёт себя перевести через безумный грохот железа перед ним, за ним и внутри него.

Вскоре они заходят в небольшое пахнущее кофе и ванилью помещение. Повсюду на стенах старые афиши, фотографии, карты, плакаты, а сами стены выкрашены в интенсивный синий и красный цвета, по середине золотом пущены иероглифы, римские и арабские цифры, еврейские буквы и ещё что-то неуловимое, гипнотическое и успокаивающее.

Все трое уютно располагаются на мягких диванах друг напротив друга. Эрик устраивает Нину поудобнее, и как раз в этот момент к ним подходит невысокая темнокожая официантка, явно эфиопка по бабушке или дедушке, с большими губами и ослепительными зубами.

Господин ар Варн не даёт Эрику и рта раскрыть, привычным жестом завсегдатая показывает позиции в меню. Почти моментально им приносят две чашки чёрного кофе, шоколадные пирожные, такие маленькие, что человек-великан может уместить их на своем сером ногте, и красивый стакан белой керамики с толстыми стенками, сохраняющими тепло. В нём молоко. Для Нины? Эрик благодарно улыбается только одной половинкой рта. Другая подрагивает и никак не хочет слушаться. Напряжение последних недель готово выплеснуться наружу.

Эрик шарит в своих карманах и вытаскивает на стол зажигалку в виде ферзя. Жест спонтанный, ведь на месте зажигалки могло оказаться все что угодно. Леншерр молча протягивает ее ар Варну. Каково же его изумление, когда тот начинает гулить и махать руками, словно младенец.

— По-дар-ок? Мне? Вы не представляете, как давно я не принимал подношения! — Эрик не замечает, когда ар Варн переходит на английский, и не успевает поинтересоваться, откуда грузчик его знает. Его английский ужасен, и очень может быть, что это совсем и не английский: Эрик теряется в понимании и переводе. Но это становится неважной деталью их отношений.

— О, это так ценно, так значимо для меня! — голос датчанина, наполненный эмоциями, повисает в воздухе.

Господин ар Варн тут же достает новый пакет сигарет, на этот раз ментоловых, и прикуривает от головы ферзя, затягивается и выдыхает дым вверх так, чтобы он не попал на Нину. Дым устремляется к потолку сизым фимиамом пасхи.

— Вам нравится здесь? Уютно, да? Мне здесь хорошо думается.

Искренность подкупает, и Эрику действительно начинает нравиться. Ему внезапно хочется поговорить, как раньше он говорил с Чарльзом, но ему не хочется повторять ту же ошибку: впускать в сердце того, кто потом предаст, захочет манипулировать. В последний момент его останавливает осторожность человека опытного сердцем, а не разумом.

— Я столько совершил ошибок, не хочу совершить еще одну, — произносит он наконец, как бы извиняясь за свою сдержанность.

— Пока мы молоды, мы придаем своей жизни слишком большое значение. И ошибаемся. С годами это проходит. И мы опять ошибаемся, придавая жизням других слишком большое значение. Не надо бояться ошибок, но надо быть готовым честно расплачиваться за просчеты.

— Простите, но ваш английский… — осторожно начинает Эрик. — Я не понимаю…