Фениксы не вьют гнезд (СИ)

— Просто ошибки мы совершаем по собственной воле, а просчеты — по воле обстоятельств, судьбы, если хотите, — продолжает свою мысль ар Варн, словно не услышав. — За ошибки мы наказываем себя, а за просчеты наказывать некого, надо просто начинать все сначала и становиться сильнее.

Кое-как он уловил смысл сказанных слов. Эрик задумывается над тем, были ли события в лесу просчетом. Потом переводит взгляд в действительность.

— То есть, если между нами пойдет что-то не так, то это не будет ошибкой с моей стороны?

— Я очень не хочу, чтобы между нами что-то пошло не так, — вздохнул великан. — А от просчетов никто не застрахован. Зато после них не болит сердце, и не в чем себя упрекнуть.

Эрик слегка наклоняет голову набок и смотрит господину ар Варну прямо в глаза. И ничего не происходит. Он не чувствует ни смущения, ни тревоги, ни желания встать и уйти. Интуиция не бьет тревогу. Но что-то другое, на самом краю его сознания, ревнует и злится, совсем как Чарльз в те редкие минуты, когда Эрик его доводит по-настоящему. Впервые он думает о том, что способности Чарльза очень даже могут быть полезными. С господином ар Варном одной интуиции явно недостаточно. Усмехаясь про себя, Эрик отводит взгляд от внимательных и понимающих темных глаз. В конце концов, а почему бы и нет…

— В моей жизни был один человек. Мы хотели быть друзьями, но что-то пошло не так. Он и желал дружбы, но и сам был препятствием своего желания. Он хотел, чтобы я был зависим от его воли, но сам боялся быть зависимым от моей. Так дружбы и не получилось - получился один геморрой и боль.

Ар Варн на мгновение замолкает, словно собираясь с мыслями, а затем продолжает говорить.

— Такое часто бывает. Вы с тем человеком то притягивались, то отталкивались, но так и не приняли друг друга. Соревнование. Пока есть у человека индивидуальность — этот мир не изменить, и люди всегда будут выяснять, чья индивидуальность лучше, больше, длиннее. Иногда нужен общий знаменатель, чтобы всех уравнять.

— Или общий враг, чтобы всех примирить, — Эрик не знает, почему сказал именно так. Часто, да почти всегда, он сначала говорит, а потом думает.

Господин ар Варн как-то странно смотрит на него.

— Мне кажется, что ты уже исчерпал отпущенный тебе лимит врагов и ошибок. Ты так долго обманывался и винил себя, что теперь в колоде остались лишь радость и правильные поступки.

— Вы сами-то верите в то, что говорите? Или говорите, только чтобы меня утешить?

Господин ар Варн хмурится, но не потому, что рассердился, а потому, что сразу не знает, что ответить. Потом достает как из-под земли и кладет перед Эриком массивный черный фолиант, на котором латиницей выведено золотыми буквами «Deiz ar Varn — APOCALYPSE».

Эрик никак не может сообразить, что к чему, и просто из любопытства тянет к себе книгу, открывает титульный лист.

Эпиграф

Бреду, забыв о крыльях–плавниках,

Дорогой между солнцем и луной.

Невидимые слезы на песке

Останутся от боли, если вдруг

Вторая пара ног пройдет со мной

По берегу соленому след в след.

От судорог сомнения спасет

Лишь ломкая улыбка на губах,

Усилием моей железной воли

До искренности доведенная предельной.

— Я, можно сказать, автор, но все самое лучшее я придумал еще совсем молодым. Стыдно признавать, но гениальное пришло мне в голову, когда я был еще ребенком. Сейчас, в зрелом возрасте, я просто достаю свои детские пометки и переписываю их практически слово в слово, но без досадных глупых ошибок.

И господин ар Варн смеется.

Эрик машинально смеется в ответ.

Но смех их звучит невесело в полупустом кафе и быстро угасает, как головешка, на которую бросили сырой земли. Ар Варн смотрит на Эрика своими странными проницательными глазами, продолжая улыбаться:

— Жизнь иногда такая сука, нет?

Эрик тоже продолжает улыбаться. К горлу подступает и вдруг само вырывается наружу:

— Всегда есть второй раз. Даже если он уже третий.

Он произносит это заплетающимся языком, преодолевая внутреннее сопротивление чего-то в своей голове. Голос звучит глухо, прерывисто, словно звуковая волна обходит препятствие на своем пути.

— Сегодня тебя, а завтра ты. Всегда есть новая попытка.

Вдруг ему становится стыдно. Кто его тянул за его польско-еврейский язык. С чего он вообще заговорил? Сидящий напротив никогда его не поймет. Ни один человек, кроме Магды, его не понимал. За всю его жизнь он уже повидал стольких людей, сидящих напротив: за столом, на кровати, за шахматной доской, за стеклянной стеной — ни один не был способен понять его, да и вряд ли хотел этого. Даже Чарльз. Профессор был способен увидеть, как в кино, его мысли, как шифрованное послание, эмпатически взволноваться, но не понять. Он слишком берег шкуру своей собственной души, чтобы испытывать на ней бурные чувства и противоречивые страсти. Чарльз так ничего толком и не потерял, так как ни к чему толком и не привязался. Чарльз знает, как правильно. Но не знает, как по жизни. Правильно говорит ар Варн. Жизнь — она сама по себе ошибка. А за ошибки надо платить. Чарльз не ошибается и не платит. Или заплатил раз и навсегда своим креслом?