Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Так, когда в 1948–1949 годах готовились новые крупные депортации, прежде всего из Прибалтики (операции «Весна» и «Прибой» [Blum 2015; Blum and Koustova 2017; Kašauskiene 1998; Strods and Kott 2002; Стродс 1999]), и Иркутская область была выбрана в качестве одного из «принимающих» регионов, областные и районные власти, а также руководство предприятий, прежде всего лесозаготовительных трестов, выразили желание принять значительное количество «спецконтингента». Предполагалось, что их оценки учитывают как потребности местных предприятий, так и возможности для размещения спецпереселенцев. Зимой 1948 и 1949 годов в преддверии намеченных на весну репрессивных операций были проведены проверки с целью определения таких возможностей, а затем составлены подробные планы, учитывающие все аспекты, вплоть до того, сколько семей, с какой станции и каким эшелоном отправится на каждое предприятие.

В 1948 году в Иркутскую область прибыло свыше 11 600 спецпереселенцев из Литвы (3331 семья), большинство из которых поступило в распоряжение леспромхозов (около 2500 семей) [ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 427. Л. 101]. Год спустя, в апреле 1949 года, в ходе операции «Прибой» сюда было выслано еще около 8000 семей, большая часть которых была направлена в сельское хозяйство, а также на предприятия добывающих отраслей, в частности прииски треста «Лензолото» [ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 471. Л. 75–84 и об.; Л. 71]. Одновременно в Иркутскую область поступали и другие категории «спецконтингента», прежде всего из Молдавии и Западной Украины.

В результате этих операций на 1 октября 1949 года на спецучете в Иркутской области состояло 67 110 человек, в том числе 26 080 мужчин, 25 129 женщин и 15 901 ребенок. Более половины из них составляли литовцы[369]:

«…230 человек спецпереселенцев и вербованных рабочих размещены в землянках, не подготовленных для жилья»[370]

Несмотря на подробные планы и, казалось бы, тщательную подготовку депортаций 1948–1949 годов, опиравшуюся на накопленный органами опыт [Blum 2015], в районах размещения спецпереселенцев теория начинала быстро вступать в противоречие с действительностью[371]. Предприятия Иркутской области с трудом справлялись с приемом «спецконтингента», который надо было развезти по местам, порой на сотни километров от железнодорожных станций, а затем разместить, трудоустроить и обеспечить минимальным снабжением. Очень быстро, порой еще до старта репрессивной операции начинали поступать сигналы о грозящих проблемах. Порой это приводило к изменению первоначальных планов и переадресовке эшелонов на другие станции и предприятия[372]. Последующие проверки жилищно-бытовых условий спецпереселенцев, размещенных в области, отражали многочисленные «недочеты», за которыми скрывались тяжелейшие условия жизни депортированных: отсутствие жилья и какого бы то ни было снабжения (одним из параметров проверок было наличие случаев дистрофии), вспышки заболеваний, вызванные недоеданием, отсутствием теплых вещей и отвратительными санитарными условиями в сочетании с отсутствием медицинской помощи[373].

Тем не менее то, как планировались и проводились депортации второй половины 1940-х годов с западных территорий СССР, а главное – то, каким образом осуществлялось впоследствии управление «спецконтингентом», указывает на возникновение или развитие иных тенденций, чем те, что характеризовали подобные операции в предшествующее десятилетие. Речь идет прежде всего о свойственных «крестьянской» ссылке начала 1930-х годов «депортациях в никуда»[374] и логике «одноразовой» рабочей силы, позволявшей временно «заткнуть дыры» в местной экономике [Viola 2007: 102]. Основанием для такого предположения служит роль экономической и отчасти социальной логики при распределении депортированных по территории области[375], растущее принятие во внимание соображений социального характера при управлении «спецконтингентом» в качестве рабочей силы в последующие годы[376], а также постепенное стирание различий между ссыльными и остальными категориями рабочей силы.