Феномен Юрия Арабова (сборник)

Вероятно, именно в ту пору мне довелось посмотреть «Скорбное бесчувствие». Во ВНИИ кино под личную ответственность нашего директора В. Баскакова Госкино разрешало привозить на научные просмотры фильмы, которые присылались в министерство на получение «добро».

Признаюсь, я смотрел картину Сокурова – Арабова без энтузиазма. Мне фильм «Скорбное бесчувствие» показался калькой английских «фильмов абсурда» 60-х годов: «На помощь!» Р. Лестера, «Если…» Л. Андерсона, «Тупик» Р. Полански[19].

В то время я ничего не знал о кинодраматурге Арабове. Не читал репортажа Ольги Шервуд со съемочной площадки «Скорбного бесчувствия» (первоначальное название картины – «Седьмая степень самосозерцания»). Арабов объясняет журналистке: «Если вспомнить пьесу Шоу «Дом, где разбиваются сердца», то действие ее происходит между членами одной семьи и их близкими друзьями в доме старого шкипера Шотовера. Время действия – война, которая потом будет названа Первой мировой. Дом-корабль Шотовера – это как Ноев ковчег, где люди, сознательно отгородившись от внешнего мира, пытаясь переждать беду, затевают жуткую игру, в которой ложь не отличить от правды, слезы мешаются с хохотом, вымысел становится жизнью, а жизнь… жизнь терпит полный крах, потому что не может быть полноценной, замыкаясь сама в себе. И вот, когда игра людей в этом доме доходит до некой кульминации, старик Шотовер, этот безумный мудрец, говорит:

«Покайтесь!»[20]

Историю, которую мы рассказываем, продолжал Арабов, не надо воспринимать как сцены из английской жизни. Сам Шоу назвал свою пьесу лишь фантазией. Эта история, как нам кажется, могла произойти в любой стране, в любое время. Первая мировая война открыла новую страницу не только в истории как таковой, но и в истории взглядов на человека. Она разрушила представление о человеке – центре и смысле вселенной. Человек стал щепкой. Мы не можем с этим согласиться. Наш фильм о том, что человек, не отгораживающийся от мира, способен в нем что-то изменить.

В 1987 году «Скорбное бесчувствие» наконец-то получает разрешительное удостоверение. Зритель картину не принял и не понял. Зато критики выстроились в очередь. «Эпоха модерна мифологизировала историю, – так примеривалась к фильму К. Добротворская. – Пророк «заката Европы» Шпенглер писал о неизбежности перехода европейской, «фаустовской» культуры в бездушную цивилизацию, о грядущей смене «организма» «механизмом». Этот перелом происходит и в «Скорбном бесчувствии» – «организм» начинает существовать по законам «механизма», а живая история – по правилам мифа. Обитатели Дома-Ковчега вызывающе равнодушны к истории, и она в отместку стирает их с лица земли, погружает в пучины библейского потопа. Мифологическое и историческое пространства смыкаются, как смыкаются игровые кадры и хроника»[21].

«В фильме Александра Сокурова «Скорбное бесчувствие» по пьесе Бернарда Шоу «Дом, где разбиваются сердца» на фоне экспрессивной фонограммы оживает и обретает динамическое воплощение эстетика английского модерна начала двадцатого века. Стиль трагической эпохи, ознаменовавшей прощание с великолепием девятнадцатого века»[22].

Автор публикации Андрей Дьяченко называет имена видных английских мастеров эпохи модерна, чьи мотивы, приемы, образная стилистика так или иначе нашли выражение в картине Сокурова – Арабова: Крейна, Бердслея, Макинтоша. «В мире «Скорбного бесчувствия» действительно разбиваются сердца, после чего его герои превращаются в призраков Макинтоша».

«Сокуров выстраивает лабиринт разнообразных эпизодов; отстраненные документальные кадры в столкновении с предельно стилизованными игровыми фрагментами создают напряженнейший контрапункт, который отражает исполненное противоречий декадентское бегство от действительности»[23].

Очень интересная дискуссия развернулась между критиками нынешнего среднего поколения, стремившимися в «перестройку» попасть в число «заводил»: М. Ямпольским и А. Тимофеевским.

В интеллектуальном тексте Ямпольского я три раза встретил слово «абсурд». К примеру: «На первый взгляд, фильм предстает как странное скопище нелепиц… Понятно, что все эти приметы отсылаются к стихии бурлеска или даже комедии абсурда – жанрам малопривычным для нашего зрителя».

«Комедия абсурда» меня встряхнула. Ведь абсурдизм «Скорбного бесчувствия» проник в мое сознание после первого просмотра. Но разочек Ямпольский упоминает слово «модерн». Сейчас, когда я пишу эту книжку, модерн привлекает меня больше абсурда.

Ямпольский делает вывод: «Скорбное бесчувствие» – критика безумного и оскверняющего потребительства в области культуры, потребительства трагического перед лицом исторической катастрофы, которой он не может противопоставить подлинных ценностей, ничего, кроме жадного самопожирания – своеобразного каннибализма (тема каннибализма ясно проступает в финальном пиршестве). Культура может быть как средством гипноза и усыпления сознания, так и фактором его пробуждения, активизации»[24].