Феномен Юрия Арабова (сборник)

Дима в одиночестве на берегу. Раньше я думал, что он выбрал христианский путь: остаться на предназначенном судьбой месте и продолжать свое дело – лечить детей. Кинокамера снимает героя крупным планом на фоне долины. Щурясь на глубокое синее небо, Малянов даже улыбнулся. Но затем опускает глаза, заурядному педиатру нечего сказать зрителям. Теперь я понял – вижу перед собой не православного труженика, не диссидента, не внутреннего эмигранта, а будущего обывателя, который либо сопьется, либо погибнет от малярии. У героя ни жены, ни детей, ни цели. Впереди – дни затмения. Грядущей Республике Туркменистан он вообще не нужен. Опять наплывает на нас сокуровский зачерненный образ смерти.

В 2000 году фильм «Дни затмения» был включен в список 100 лучших фильмов за всю историю отечественного кинематографа (по версии Гильдии киноведов и кинокритиков России). Картина вошла в 100 лучших фильмов ХХ столетия, отобранных Европейской киноакадемией.

«Спаси и сохрани»

Была замечательная мысль у Достоевского: «Без зачатков положительного и прекрасного нельзя выходить человеку в жизнь из детства, без зачатков положительного и прекрасного нельзя пускать поколение в путь».

Для диковатого, наделенного полным одиночеством школьника Саши Сокурова таким прекрасным впечатлением оказался фрагмент радиоспектакля «Мадам Бовари». В забытом Богом глухом Красноводске, где, как помним, служил его отец-офицер, Саша случайно услышал по радио голос великой Алисы Коонен, которая читала «киногеничный» текст Флобера.

Эмма Бовари приходит в аптеку Оме, все решено.

«Жюстен был поражен бледностью ее лица – на фоне темного вечера оно вырисовывалось белым пятном. Ему показалось, что она сейчас как-то особенно хороша собой, величественна, точно видение. Он еще не понимал, чего она хочет, но уже предчувствовал что-то ужасное.

А она, не задумываясь, ответила ему тихим, нежным, завораживающим голосом:

– Мне нужно! Дай ключ!

Сквозь тонкую переборку из столовой доносился стук вилок.

Она сказала, что ей не дают спать крысы и что ей необходима отрава…

Она вошла в коридор. Из коридора дверь вела в лабораторию.

На стене висел ключ с ярлычком: «От склада».

Жюстен пошел за ней.

Ключ повернулся в замочной скважине, и, руководимая безошибочной памятью, Эмма пошла прямо к третьей полке, схватила синюю банку, вытащила пробку, засунула туда руку и, вынув горсть белого порошка, начала тут же глотать.

– Что вы делаете? – кидаясь к ней, крикнул Жюстен.

– Молчи! А то придут… Не говори никому, иначе за все ответит твой хозяин!

И, внезапно умиротворенная, почти успокоенная сознанием исполненного долга, Эмма удалилась».

В 1987 году, когда Сокуров сделался «выездным», он с «Одиноким голосом человека» поехал на МКФ в Локарно. Получил там «Бронзового леопарда». Совершенно случайно, на Пьяце Гранде, на набережной озера Лаго-Маджоре, Сокуров увидел удивительную женщину. Затихал теплый вечер, за столиком с крепкой сигаретой в губах сидела вполоборота к нему мадам Бовари…

Сесиль Зервудаки была гречанкой, с привкусом итальянских кровей. Оказалась доктором-этнолингвистиком, жила во французском Гренобле, замужем, мать двоих взрослых детей.

Сокуров не знал ни французского, ни итальянского, ни греческого. Ведомый мистическим порывом, он подсел к незнакомой даме. Была женщина в сандалиях на босу ногу. Представился: русский кинорежиссер, хочу снимать «Мадам Бовари», вижу вас в роли Эммы.

Кое-как поняли друг друга. Сокурова прежде всего поразило лицо Сесиль: тяжеловатое, с отеками под темными глазами, лицо интеллектуалки. Один критик позже скажет, что у Сесиль лицо античной пифии, напоминает ему одновременно Маньяни и Каллас. Только интеллектуалка могла сказать об Александре Николаевиче: «Мне кажется, к поэтике Сокурова можно отнести высказывание Роберта Музиля о Рильке: «В целом он был самым религиозным поэтом после Новалиса, но я не уверен, что в конечном счете он исповедовал религию. Он видел все это по-другому, в новом внутреннем свете»[34].

В июне 1988 года Зервудаки (специально сбросившая 15 кг лишнего веса) прилетела в Ленинград и для формальности провела первую пробу. Сокуров уже держал в руках готовый сценарий Арабова.

Александр Николаевич убедил другого Николаевича – Арабова, что роман Флобера не представляет собой монтаж провинциальных нравов, как обозначил свой жанр писатель, а является художественно зафиксированным контрастом человеческого существа как целого мира – и пошлой причины смерти. Большое значение для нас, убеждал режиссер-заказчик, имеет причина смерти героини – не возвышенная, романтическая болезнь (туберкулез, к примеру, как у Виолетты), а нехватка денег, долги, плохое настроение, заноза обид. Ведь роман кончается добровольной смертью. Для нас, убеждал Сокуров, эта загадка добровольного ухода из жизни является неразрешимой тайной.