Феномен Юрия Арабова (сборник)

Вторая новелла картины «Дни затмения» посвящена сестре Димы Малянова, она приехала навестить его из Горького, который брат стал уже подзабывать. Встреча начинается с измерения давления, дежурного занятия детского врача. «Сестра часто пишет», – сообщал ранее Дима покойному Снеговому. Любит она брата, скучает по нему, вот и нагрянула в Красноводск. «Чего тебе не жилось в России?» – «А мне все равно, где жить», – равнодушно, не задумываясь, отвечает брат. Сестра подолгу рассматривает Диму, словно вспоминает его прежнего, теребит его светлую мягкую шевелюру. Малянова почему-то не трогает сестринская нежность, он как-то отрешенно общается с родным ему человеком, что-то бормочет про детские болезни. «Может, ты доктор Чехов?» – безнадежно спрашивает сестра. «Кто?» – не слышит вопроса Малянов.

Ночью их будоражит землетрясение. Подземных толчков мы не слышим, но в комнате из стороны в сторону раскачивается зажженная лампочка (без абажура, признак неустроенного быта). По Сокурову, землетрясение (обычное дело для Туркмении) – один из знаков конца света.

Сестра привезла кролика, чтобы накормить брата горячим. А тот капризничает: зайца есть не стану. Да еще добавляет: «Отсутствие дома помогает». Арабовские диалоги кратки, как проза Чехова, к тому же высокопрофессиональны с точки зрения кинодраматургии.

Отлету сестры обратно Малянов даже не удивился. Ведь он ее не звал в Красноводск, не ждал. И снова занят рутинной работой. Пыльные, жаркие кварталы, домики из плитняка, «небоскребы» в четыре этажа (ведь Красноводск считался сейсмической зоной). Редкие машины на улицах, большей частью военные. Любопытно заметить, что Сокуров и Юриздицкий снимали город, когда в нем еще жили родители Александра Николаевича.

Третья новелла – самая драматическая. Заметим, как прочно связана она с реалиями местной жизни. В ней нет мифологем, вычурного символизма, ее киноязык внятен и жизнеподобен.

В квартиру Малянова неожиданно вваливается Губарь, сотрудник местной комендатуры. Прапорщик не брит, губы пересохли от жажды. О нем накануне спрашивал Диму Андрей Павлович (как помним, тоже военный). Губарь дезертировал из части, прихватив автомат Калашникова и табельный пистолет. Кумулятивность, концентрация энергии взрыва клокочут в нем, как в котле. Наверное, дезертир превратился в психопата, готового в любую секунду открыть огонь на поражение.

Туркестанский военный округ в те годы кишел армейскими подразделениями. Ведь Туркмения непосредственно граничила с Ираном и Афганистаном, где вскоре разразится непопулярная затяжная война. Я до сих пор помню бесконечную колонну тяжелых танков, которую своими глазами видел тогда в предгорьях Копетдага. Космическое зрелище! В те времена многомиллионных читателей популярной «Литературной газеты» поразил судебный очерк Ольги Чайковской о трагическом случае в Туркмении. Солдат-дезертир, угрожая автоматом, захватил микроавтобус, в котором ехали на подшефный концерт самодеятельные артисты. Солдат (скорее всего, русский, срочной службы) застрелил из АК пассажиров, но затем сам погиб в перестрелке с отрядом перехвата.

Может быть, Арабов хранил в подсознании отголоски всех этих событий?

Губарь малость передохнул у Малянова (напугав хозяина) и снова пускается в бега. По следу прапорщика с настойчивостью разыскной овчарки движется целый взвод солдат во главе с офицером. Губарь кидается в предгорье, ведя на ходу беспорядочную стрельбу. Однако участь его решена…

В драматической новелле о Губаре нет никакой фантастики. Ни научной, ни кабинетной. Нет мистерии смерти. Давление, как образ тотального подавления личности, в данной киноновелле делает шаг назад, уступая место проверенному в боях критическому реализму как методу правдивого осмысления действительности. Бардак в армии (дедовщина, неуставные отношения, садизм) не замечал только ленивый. Арабов и Сокуров счастливо вышли из формата схоластических представлений, умозрительных обобщений и показали зрителям подлинную, реальную драму служилого человека. Доведенного до крайней черты армейским беспределом, экстремальностью закаспийского климата, скукой и волчьей тоской бытия. Наконец, удручающим отсутствием цивилизации.

Атрибутика периода стагнации, показанная в «Днях затмения» с откровенной иронией, даже издевкой, не исчерпывает проблематику нормального человеческого существования в здешних местах, в Красноводске в частности. Рай тут невозможен.

И полузасыпанный песком муляж пятиконечной звезды, серпа и молота на развилке прокаленных улиц, и безымянный бюст на городском кладбище, и поникший транспарант с надписью «Партия Ленина едина» читаются как иллюзии тогдашнего советского кино[31].

И за то земной поклон авторам.

Часть кинокритики восприняла «Дни затмения» как зашифрованный образ отторжения – на доступном экрану уровне – советской системы. «До событий, ознаменовавших закат социалистического строя и крах советской империи, – пишет Гращенкова, – оставалось еще четыре года. Когда же все это свершилось, многие вспомнили «Дни затмения» как фильм-пророчество»[32].