Феномен Табачковой

Вскоре настали кошмарные ночи, наполненные кошачьим пением. И опять она ехидно повторяла себе: "Так тебе и надо, это тебе взамен голосов".

Кот подчинил ее своему биоритму, превратив день в ночь, а ночь в день. У нее опять поднялось давление. Не выдержала, решила - будь что будет, пусть на ночь Прошка идет гулять.

Дождалась полночи, когда никто не мог позариться на ее сокровище, и открыла дверь. Едва кот шмыгнул в нее, как родилось беспокойство вернется ли? Не случилось бы чего.

Первая ночь без Прошки прошла бессонно. А когда под утро все же сморила усталость, уже в дреме, с радостным узнаванием услышала знакомое карканье под дверьми.

Теперь отпускала его без опаски. Но спокойствие длилось не долго докатились слухи, что Прошка шатается по подъездам и будит все девять этажей своим диковинным басом. Чего доброго, у кого-нибудь не выдержат нервы, и он прибьет кота Опять наложила на него арест. И опять пришло бессонье.

Казалось бы, чего проще - взять да избавиться от угон напасти. Но как избавишься, если всем сердцем привязалась к этому чудовищу, если беседуешь с ним весь день и, кажется, он понимает тебя лучше человека и даже сочувствующе подмаргивает своими голубыми очами. А куда-нибудь отлучаясь, испытываешь беспокойство, смахивающее на ту давнюю тревогу, когда Мишук и Валерик были малышами и болели.

Заботы о коте так поглотили ее, что она реже стала думать о Сашеньке он присутствовал в ее сознании где-то рядом, но уже не вызывал ни печали, ни страданий.

Не сразу заметила и долгое отсутствие подруг. Когда же спохватилась, оказалось, что Смурая уже вторую неделю болеет воспалением легких, а Черноморец уехала к сыну.

У Смурой Анна Матвеевна поймала себя на нехорошей мысли о том, что больше рассказывает о Профессоре, чем интересуется самочувствием подруги. Мила Ермолаевна слушала внимательно, но с некоторой враждебностью во взгляде. Табачкову это смущало, она переводила беседу на другую тему, но опять и опять невольно возвращалась к разговору о коте. Пока наконец Смурая, сдвинув брови-колючки, не сказала:

- Да, много событий в твоей жизни.

Анна Матвеевна вспыхнула, обиделась и к подруге больше не пошла. Через несколько дней Смурая явилась сама. Почуяв ее нерасположение, Профессор больно царапнул ее по ноге и порвал капроновый чулок. Милу Ермолаевну это взбесило, она наговорила Табачковой много неприятного. В частности, что она потихоньку деградирует со своей живностью и запоздалым, никому не нужным комфортом. Анна Матвеевна вспылила и в свою очередь намекнула подруге, что и у той жизнь не ахти какая разноцветная, и они расстались почти врагами.

Как бы назло Смурой, Анна Матвеевна сразу же после ее ухода искупала Профессора в ванной и, пока он сушился под торшером, тщательно рылась в его шерстке, отыскивая блох. Разморенный теплом, кот вскоре уснул. Долго наблюдала, как он во сне перебирает лапами, фырчит, шевелит усами и ушами, вздрагивает и щелкает зубами - видно ему снилась охота на голубей. Это напоминало о том, что свежий хек уже кончился и надо бы купить на ужин еще.

Гастроном был недалеко, но на обратном пути встретилась знакомая, с которой Анна Матвеевна не виделась лет десять. Пришлось выкладывать все главные события за этот длительный срок, на что ушел почти час. Уже на подходе к дому дорогу им пересек кот, очень похожий на Профессора, и она не преминула похвастаться, что нынче у нее живет такое же чудо. За этим последовал рассказ о коте, подробный, длинный. И вдруг ее охватила неясная тревога.

- Наверное, Прошка уже проснулся, ужинать просит, - заторопилась она.

На лестнице, пока поднималась, тревога стала отчетливей, и Анна Матвеевна уже точно связывала ее с котом. Быстро толкнула дверь, вошла и охнула. Гнездышко, которое она с таким старанием и любовью вила два месяца, было разорено. По квартире пронесся таинственный вихрь. Ее нейлоновые, восхитительной невесомости занавески были порваны в клочья и свисали унылыми тряпицами. Ворс на коврах в нескольких местах был выдран до основания. Дорожки скомканы, цветочные горшки свергнуты с подоконника. На спинке дивана, на креслах - всюду следы когтей и зубов. Стопка акварелей сметена со стола и изодрана в куски, которыми усеян пол и почему-то сервант. Тут же на дорожке - странно целый, перевернутый аквариум. Рядом, в мелких лужицах разбрызганной воды - бездыханные тельца рыбок, превратившихся из радужных огонечков в бесцветные трупики. Довершением этого чудовищного натюрморта на полу были осколки хрустальной вазы, прекрасной вазы с горделивой шеей. На ее жалкие остатки насмешливо поглядывал сервиз, надежно защищенный стеклом серванта. И Анна Матвеевна не вынесла этой насмешки. Она изо всех сил трахнула по стеклу серванта и стала одну за другой бросать на пол сервизные тарелки. Под конец с размаху грохнула супницу, но та не разбилась. Тогда грохнула ее еще раз и, тяжело дыша, села на диван.