Феноменология духа

Но это суждение имеет в то же время другую сторону, начинающую разрешение имеющейся здесь противоположности. — Сознание всеобщего относится к злому сознанию не как то, что действительно и совершает поступки (ведь, напротив, злое сознание есть то, что действительно), а в противоположность ему оно есть то сознание, которое не вовлечено в противоположность между единичностью и всеобщностью, встречающуюся в поступках. Оно остается во всеобщности мысли, ведет себя как постигающее сознание, и его первое действие есть только суждение. — Этим суждением оно, как было только что отмечено, ставит себя теперь рядом со злым сознанием, и последнее в силу этого равенства начинает созерцать себя само в этом другом сознании. Ибо сознание долга ведет себя как постигающее сознание, пассивно; но вследствие этого оно находится в противоречии с собой как с абсолютной волей долга, с собой как с тем, что прямо дает определение из себя самого. Оно хорошо сохранило себя в чистоте, ибо оно не совершает поступков; оно есть лицемерие, которое хочет выдать суждение за действительное действие, и доказывает добропорядочность не поступками, а выражением превосходных умонастроений. Это сознание, следовательно, совершенно такое же, как и то, которое упрекают в том, что у него долг только на словах. В том и другом сознании действительность одинаково отлична от слов — в одном из-за корыстной цели поступка, в другом — из-за отсутствия поступков вообще, необходимость которых заключается в самом разговоре о долге, ибо долг без исполнения не имеет никакого значения.

Но суждение следует рассматривать также как положительное действие мысли, и у него есть некоторое положительное содержание; благодаря этой стороне противоречие, которое имеется в постигающем сознании, и его равенство первому [сознанию] становятся еще полнее. Совершающее поступки сознание провозглашает это свое определенное действование долгом, и обсуждающее сознание не может этого отрицать за ним; ибо сам долг есть бессодержательная форма, пригодная для любого содержания, или: конкретный поступок, сам различающийся многосторонностью, имеет всеобщую сторону — ту самую, которая, принимаемая за долг, в такой же мере присуща ему, как и особенная сторона, составляющая участие и интерес индивида. Обсуждающее же сознание не довольствуется указанной стороной долга и знанием совершающего поступки о том, что это его долг, отношение и состояние его действительности. Наоборот, оно держится другой стороны, переносит поступок во «внутреннее» и объясняет его из его, отличного от него самого, намерения и корыстного мотива. Подобно тому как каждый поступок может быть подвергнут рассмотрению со стороны его соответствия требованиям долга, он может быть подвергнут и этому другому рассмотрению со стороны особенности; ибо как поступок он есть действительность индивида. — Это обсуждение, следовательно, выводит поступок из его наличного бытия и рефлектирует его во «внутреннее» или в форму собственной особенности. — Если поступку сопутствует слава, то обсуждение видит в этом «внутреннем» жажду славы; — если он вообще соответствует положению, которое занимает индивид, не выходя за его рамки, и он таков, что это положение не является для индивидуальности внешним определением, а индивидуальность наполняет собою эту всеобщность и именно благодаря этому оказывается способной к чему-нибудь более высокому, то суждение видит во «внутреннем» как побудительной причине такого поступка честолюбие и т. д. Когда в поступке вообще совершающий его достигает созерцания себя самого в предметности или чувствования себя в своем наличном бытии и, стало быть, наслаждения, суждение видит во «внутреннем» влечение к собственному счастью, хотя бы оно состояло лишь во внутреннем моральном тщеславии, в наслаждении сознания собственным превосходством и в предвкушении надежды на будущее счастье. Ни один поступок не может избежать подобного обсуждения, ибо долг ради долга, эта чистая цель, есть нечто недействительное; свою действительность она находит в действовании индивидуальности, и поступок имеет благодаря этому свой особый характер. — Для лакея нет героя [34]; но не потому, что последний не герой, а потому, что тот — лакей, с которым герой имеет дело не как герой, а как человек, который ест, пьет, одевается, [т. е.] вообще имеет с ним дело со стороны единичности потребностей и представлений. Таким образом, для обсуждения нет такого поступка, в котором оно не могло бы противопоставить единичную сторону индивидуальности общей стороне поступка и не могло бы по отношению к совершающему поступки сыграть роль лакея моральности.