Фенрир. Рожденный волком

Он не знал, сколько пролежал так, вылизывая снег, но в себя его привел какой-то шум. Ага, снова лошади. Он поднялся, мокрый и дрожащий, хотя и не от холода, вовсе не от холода. Его разум как будто рассыпался на множество частей, он не мог привести рассу­док в порядок, как если бы его обычная способность мыслить на­ходилась рядом, но была недоступна ему, бесполезна, как книга бес­полезна для слепого. Он поднял канделябр. Горела только одна свеча, и от нее он зажег остальные три, после чего вошел в очеред­ную открытую дверь, в большое здание справа. Это оказалась тра­пезная — просторный обеденный зал монастыря, где скамьи бы­ли сдвинуты к одной стене, а рядом с ними валялся перевернутый длинный стол. Жеан помотал головой, пытаясь прийти в себя, по­молился, прося наставления и вразумления, и постепенно в моз­гу прояснилось. Здесь стояли лошади, шесть лошадей. На этот раз он заметил, что, хотя все животные были отличными скаковыми лошадьми, седла, сложенные в углу комнаты, оказались вьючны­ми. Более того, среди них лежали два прекрасных франкских сед­ла для верховой езды, тоже переделанные для того, чтобы вешать по бокам большие корзины. Жеан до своей слепоты успел пови­дать достаточно лошадей, чтобы ясно понимать — такие замеча­тельные животные, как эти, не должны носить грузы. За одного такого скакуна можно получить пять вьючных животных. Еще он знал, что северяне — скверные наездники и ничего не понимают в лошадях.

Он вышел из трапезной, вернулся в дормиторий. «Теплый дом» в нижнем этаже был отличный, с проложенной под полом римской системой трубопроводов, и отдушины для горячего воздуха нахо­дились прямо у него под ногами. Жеан наклонился. Кто-то засыпал их землей. Он открыл дверь и вошел.

Жеан отшатнулся и невольно вскрикнул. В небольшой комнате размером десять на десять шагов, сгрудившись у остывшего очага, сидели мертвые норманны, человек сорок или пятьдесят. Воздух был мутным от дыма погасшего огня, однако в сиянии свечей Же­ан все равно сумел рассмотреть тела во мгле. Они сидели, прива­лившись друг к другу или к стенам, вокруг были разбросаны доро­гие блюда и подсвечники; один викинг, настоящий великан с тремя шрамами на лысой голове, восседал на великолепном стуле из зо­лота и эмали — на реликварии святого Маврикия, в котором хра­нились мощи святого. Никто здесь не шевелился, и Жеан понимал, что выживших среди норманнов нет.

«Праздничную трапезу прервал ангел смерти», — решил Жеан. Сердце учащенно забилось. Он обливался потом, несмотря на хо­лод, слюна выделялась так обильно, что уже стекала по подбород­ку. Может, на него напала та же болезнь, которая поразила викин­гов? Он так голоден! Викинги явно заглянули на кухню, прежде чем уйти, у них в руках и на коленях были недоеденные куски хлеба, сыр, жареная птица, какая-то еда валялась и на полу. Только эта еда не вызывала у Жеана аппетита. Должно быть, он заболел. Умирать с голоду и при этом испытывать отвращение к пище — явный при­знак какого-то расстройства, недуга.

Он поднял подсвечник и вошел в комнату, чтобы внимательнее рассмотреть одного мертвого воина: юношу лет пятнадцати, свет­ловолосого, безбородого. У него изо рта пахло дегтем, на губах за­стыла черная пена. Так же выглядел и его сосед, и сосед соседа. На коленях у великана с тремя шрамами стоял большой черпак с мо­настырским пивом, которое он так и не выпил. У него за спиной виднелся бочонок с проделанной наверху дырой. Жеан понюхал пиво. От него тоже попахивало дегтем. Яд. Но почему в комнате так дымно? Жеан поглядел на пол. Кто-то пробил в полу отверстие, и дым отопительной системы поступал напрямую сюда. Кто-то умышленно убил этих людей самым изощренным способом.

Жеану вдруг стало очень холодно. Он взял у одного из викингов плащ и, немного подумав, позаимствовал у великана со шрамами меч в ножнах и на перевязи — отличный франкский клинок. Народ тор­говал с захватчиками, какими бы карами ни грозили правители.

Прежде чем уйти, он положил руку на ковчег, встроенный в сиде­ние золотого стула, — именно здесь хранились мощи святого Мав­рикия. Рассудок Жеана прояснялся лишь на какие-то мгновения, и он воспользовался одним таким мигом, чтобы обратиться к Богу.

— Дай мне силы, — проговорил он. — Объяви свою волю. Сде­лай меня своей правой рукой, Господи, чтобы я служил Тебе.

Однако это никак не помогло. Жеан не мог избавиться от тума­на в голове, не мог понять, как быть дальше. Рассудок его покидал. Он мог думать только о своем голоде. По сравнению с его голодом даже вопрос о судьбе монахов уходил на задний план. Однако чего же он хочет?