Фэнтези 2011

Я вдруг стал думать о том, что все меня бросили, никто не хочет за меня заступаться. Почему, думал я, моя лесная мать-ведьма не помогает мне? Вот прилетела бы она сейчас на ступе и стала бы их сверху огненной метлой по головам мести, вот бы они наполохались! Или мало ли чего еще она могла бы с ними сделать. Или какого-нибудь лешего на помощь позвала бы. Или хотя бы…

Да, вот именно, как в прошлый раз, когда пани Крыся заставила меня есть ядовитые грибы, тогда же все было совсем по-другому: я тогда глаза зажмурил — и сразу увидел ее! И она тогда заулыбалась и очень добрым голосом сказала: «Не бойся, сынок! Никакой беды тебе от этого не будет!» И ведь не было! А теперь ее самой, думал я, нигде нет. И так я шел и шел по той дрыгве, уже даже устал. И уже пан Лех опять стал гневаться, опять стал хвататься за саблю и грозить, что он убьет меня. Тут я остановился…

Почему-то вдруг остановился! Будто вдруг что-то почуял! И осторожно посмотрел по сторонам. И там, где для них была черная ночь, потому что гайдуки со светом были с другой стороны…

Я увидел чистое болотное окно, глубокое-глубокое и черное-пречерное…

А на самом его дне лежит и улыбается мне моя мать-ведьма. А после встает, и руки ко мне тянет, и еще делает вот так, значит, зовет. А мне стало так страшно, что я даже отступил назад! Пан Лех тоже сразу же остановился и очень грозно спросил:

— Что такое? Что ты там увидел, щенок?! А ну дайте сюда свет!

Тут я испугался еще больше, эх, думаю, сейчас они ее заметят и убьют из своих гадких мушкетов! Поэтому я сразу прыгнул — прямо туда, в дрыгву, в это смертное бездонное окно! И пошел, пошел, пошел ко дну, а дна все нет и нет, и нет и нет! Вот какая там тогда была глубина! А темнота какая! Ничего там видно не было! Я закричал — и сразу захлебнулся! И это получилось очень больно — как будто мне клещами грудь на мелкие кусочки разорвали. Я хотел еще раз закричать, но не хватило воздуха. Тогда я стал просто дышать, чтобы хоть немного отдышаться. А когда я отдышался, сразу же открыл глаза…

И вижу, что я лежу на болоте, на спине, лежу на кочке, весь мокрый-премокрый, а сверху надо мной черное небо со звездами. И вокруг тихо-претихо…

А потом вдруг слышу, как пан Лех, а он где-то здесь рядом, ругается и говорит, что нужно лучше искать. Я приподнялся, сел и вижу, что они здесь, за кустами, совсем близко. Я тогда встал, подкрался к тем кустам, раздвинул ветки и вижу, что гайдуки им светят, а паны смотрят в то место, в которое я прыгнул. И ничего им там не видно! И наш пан Лех такой злой, что просто весь белый и даже трясется. А пан Сабантуевский, чтобы его успокоить, ему говорит:

— Ладно! Чего там! Это еще радоваться надо, что он тебя за собой не утащил.

Ат, думаю, и вправду, чего это я так?! И уже только вставать… Как вдруг опять — и опять за то же самое, больное ухо — меня кто-то крепко хватает! Я чуть не закричал! Оборачиваюсь…

А это моя первая мать, моя родная ведьма! И вот так вот палец к губам прикладывает. Я сразу молчу. А она меня за ухо тащит — и это тоже молча. И повела она меня за собой, и это еще раз и все время молча. Так мы шли долго, пока не вышли на нашу сторону болота и дошли до тех, вы знаете каких, двух сосен. И уже только там мать остановилась, отпустила мое ухо и очень строго сказала:

— Видел? И чтобы больше я тебе этого не повторяла! Здесь, по эту сторону, все наше, а там все ихнее. И чтобы туда больше не совался! Запомнил?!

И тут она еще раз мое ухо схватила и так крутанула, что я тех двух сосен вовек не забуду! И не ходил я туда больше. Зачем мне туда? Ну, только если в самом крайнем случае, ну, если очень нужно. И как туда уйду, мать каждый раз очень волнуется, просто места себе не находит. А зато как вернусь, она сразу становится злая-презлая и кричит на меня, ругается, что будто я ее перед всеми позорю. А перед всеми — это перед кем? Вот то-то же! Да и как мне туда не ходить? У меня же там родня. Ну и здесь, конечно, тоже мать родная, первая. Значит, и того не бросишь, и этого. Просто сердце рвется на куски! А вот надо терпеть — и терплю.

АЛЕКСАНДР ЗОЛОТЬКО КОРМИЛЬЦЫ

Ветер трепал огонь факелов. Пламя сухо шуршало, пыталось сорваться с палок, обмотанных промасленными тряпками, и улететь вслед за ветром, но только впустую било оранжевыми ладонями по холодному воздуху.

Тягловый брел медленно, наклонив голову, старательно отводя взгляд от света факелов, закрепленных на ярме справа и слева от его головы. Мальчишка лет десяти шел впереди, держась за конец веревки, пропущенной сквозь кольцо на шее тяглового.

Особой необходимости в поводыре не было, тягловые прекрасно знали свое дело и могли работать без присмотра. Но мальчишку нужно было приучать к работе, к тягловым, к мысли, что нет ничего важнее для семьи, чем поле, которое он сейчас пашет, урожай, который может взойти на этом участке к осени и который будет значить, что семья доживет до следующей весны и не нужно будет уходить из родных мест.