Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

С полным доверием к власти, вполне рассчитывая на нее, на расположение короля, стали съезжаться дворяне-гугеноты в Париж к свадьбе Наваррского короля. Сюда явились важнейшие и знаменитейшие деятели прежних религиозных войн. Тут можно было встретить Ларошфуко и Телиньи, Конде и Генриха Наваррского, Колиньи, Монгомери, Комона, Ледигьера и множество других не менее известных представителей провинциальной знати. Их вождь, Колиньи, стал душою всех действий правительства. На него Карл IX возлагал все свои надежды, ему доверял все свои затаенные желания и мечты. Казалось, лишь с ним одним, да с его друзьями он чувствовал себя в самом лучшем настроении духа. Откровенность, приветливость, простота в обращении, словом, все то, что не часто проявлял Карл, высказывалось им вполне. «Хочешь ли ты, чтобы я говорил с тобою откровенно, — сказал он однажды зятю Колиньи. — Я не доверяю никому из этих людей: честолюбие Таванна — крайне подозрительно, Вьеллевиль любит лишь хорошее вино, Коссэ — слишком жаден, у Монморанси только и дела, что охота, Рес — чистый испанец, остальные мои придворные — просто животные, а мои государственные секретари изменяют мне»[100]. Обращение Карла с Жанною д’Альбрэ было исполнено глубокой сыновней почтительности. Он называл ее своею теткою, своею возлюбленною теткою[101].

Такое обращение короля заставляло гугенотов еще с большим доверием относиться к королю. Подозрения, если только они зарождались, исчезали мгновенно под влиянием окружающей обстановки, разуверений самих же гугенотов. Предостережения, — а в них не было недостатка, — не оказывали никакого действия. «Вам нет причины опасаться, потому что нет ни малейшего признака опасности», — писал Колиньи в ответ на предостережения Рошели, 7 августа 1572 г. Ни убийства в провинциях, ни смерть королевы Наваррской, приписанная отраве, ни даже рана Колиньи, происшедшая за несколько дней до резни, не поколебали доверия гугенотов. Они приписали все это Гизам и далеки были от подозрения, что король — главный деятель. Разве мало было того, что сам король со свитою и матерью явился к раненому адмиралу (а это была честь, которой удостаивались немногие)? Разве не все слышали торжественную клятву короля отмстить убийцам, не все видели его лицо, опечаленное прискорбным известием?[102] Да кроме того, еще не прошло обаяние празднеств[103]. 17 августа произошло бракосочетание короля Наваррского, и с этого дня в течение четырех суток почти без перерыва празднества, отличавшиеся чисто феодальным, рыцарским характером, сменяли одно другое. Утром — обеды и зрелища, вечером — танцы и маскарады. То в Лувре, то у кардинала Бурбона, то в архиепископском доме происходили торжественные собрания знати. Залы были наполнены провинциальною знатью. Здесь можно было щегольнуть всем: нарядностью, оригинальностью, юмором. Католики тратили страшные суммы на наряды. Они били на пышность и блеск. Протестанты били на оригинальность и являлись в собраниях с темных и простых, но все-таки дорогостоящих костюмах.

Гугеноты же были в опьянении от восторга. Если некоторые из них и ушли до свадьбы из Парижа, лишь немногие были побуждаемы к тому подозрениями. Одни, как, например, известный историк Д’Обинье, были вынуждены к тому какими-нибудь посторонними обстоятельствами, другие, как Ледигьер, были вызваны домой. Те же, у которых успели зародиться слабые подозрения, сочли вполне достаточными переселиться в Сен-Жерменское предместье. Остальные, в том числе Колиньи, его зять Телиньи, Ларошфуко, Ренель и другие, были так «очарованы» речами и обещаниями короля, что ни предостережения, ни факты, совершавшиеся вокруг, ни сомнения видама Шартрского[104] и других не могли заставить их быть настороже.