Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

Жалобы народа были особенно сильны и подтверждали то обвинение, которое было брошено в лицо власти гугенотами, что правительство готово было бы разбить даже кости у крестьян, если бы знало, что в них находится серебро[1349]. Вот что писал Гильом Таванн, посланный в провинцию Бургонь: народ жалуется на то, что богослужение не совершают во многих местностях; что жизнь и нравы духовенства далеко не исполнены святости, а его члены предались всевозможным порокам; что места и судебные и административные заняты теми, кто имеет достаточно денег, чтобы купить их, а громадное число этих чиновников падает гнетом на народ, потому что правосудие продается дорого, а тот факт, что все эти чиновники свободны от податей и налогов, заставляет народ выносить еще большую тяготу. А тягота эта так велика, что заставляет их забывать первое зло. Жалуется народ и на то, что налоги, займы и субсидии, которые он выносит, в связи с постоянным и многолетним неурожаем, оставляют ему только одну душу, да и ту исстрадавшуюся и несчастную, — и на то, что переносить слишком много притеснений от солдат, как проходящих, так и находящихся у них на постое; они, эти солдаты, ничего не получают, и потому ничего не платят и облагают несчастные деревни, совершают, подобно врагам, всевозможные неистовства. «Мы не смеем жаловаться, — говорили крестьяне Таванну, — из боязни, чтобы солдаты из мести не подожгли наших домов и не отняли нашего последнего достояния»[1350]. В донесении барона Фуркево[1351] высказываются еще более горькие истины. «Между наших всех сословий очень мало связи и согласия; каждый сделался холоден, как лед, каждый думает лишь о себе, и все потеряли храбрость и не стыдятся объявлять, что они или оставлены на произвол судьбы его величеством, или что от него скрывают их бедствия и страдания». Народ отягощен страшно, а гугеноты пользуются этим и обещают освободить от налогов и тягостей всякого, кто пристанет к ним. Волнение охватило всю страну от мала до велика; все вооружены; всеми обуян военный дух, и можно опасаться революции или всеобщего восстания, «Дела, — пишет он, — ухудшаются с каждым днем, с каждым часом. Нет солдата с нашей стороны, который не пристал бы к гугенотам, видя, что нет надежды на получение жалованья, и даже те города и села, которые теперь оказывают повиновение его величеству, присоединятся к гугенотам, особенно, когда увидят, что их труд будет обезопасен».

Эти донесения ни мало не преувеличивали дурного состояния дел. Зло, на которое они указывали, существовало давно, но теперь, благодаря постоянным войнам и дурному устройству и администрации, и юстиции, оно обнаружилось с полною силою. Вся тяжесть налогов лежала на одном народе, и он был доведен до того, что ему не из чего было платить. Недоимки увеличивались, и приходилось разве продавать все, что было у крестьянина, чтобы покрыть эти недоимки. А земель, лежащих впусте, без обработки, оставленных крестьянами ввиду полной невозможности обрабатывать их, ввиду недостатка орудий обработки, было и без того много. Правительство сознавало опасность подобного положения дел: начиная с 1560 г. оно постоянно в своих указах и декларациях объявляло, что все почти деревни оставлены жителями, что в стране совершенно почти прекратился труд, что народ обеднел, доведен до крайнего разорения[1352]. Но оно не создавало средств, чтобы прекратить зло, и прибегало к паллиативам. Еще в 1571 г. оно, ввиду бедственного положения крестьян, обремененных долгами, издало два закона, один от 8, другой от 13 октября[1353], в которых старалось облегчить их участь, но тут же рядом делало предписания, в корень уничтожающие все то, чего можно было достигнуть этими законами. «Прошедшие смуты и войны, — писал король, — чрезвычайно как уменьшили число людей, лошадей, волов, и всякого рода скота, отчего пропасть земли остается без обработки, а другие плохо обрабатываются, так как и средства малы и людей мало. Вследствие этого мы постановляем и приказываем, чтобы с этого времени (т. е. 8 октября) впредь до 31 декабря 1574 г. никто из тех, кто обрабатывает землю сам, с своею семьею и слугами, не был подвергаем взысканию ни за долги, ни за что либо другое ни лично, ни в своем имуществе, как то в постелях, лошадях, мулах, ослах, быках, повозках и т. п., ни вообще во всем, что относится до земледелия». Закон давал крестьянам действительное облегчение, но вторая статья совершенно уничтожала первую. По второй исключалось из этого изъятия все то, что относилось «к нашим деньгам и делам». А это был существенный вопрос, так как главная причина разорения лежала в финансовом устройстве.