Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

Вряд ли кто-либо из французов той эпохи был более способен, чем Кальвин, совершить то дело, которое выпало на его долю, вряд ли кто был более подходящею личностью, могущею стоять не только в уровень с обстоятельствами, но и выше их. Он не был гением, создающим что-либо свое, новое. По меткому замечанию Минье, он не обладал даром изобретательности. Он готов был заимствовать и действительно заимствовал у своих предшественников все то, что казалось ему истинным: у Лютера и Лефевра идею благодати, у Цвингли — доктрину о духовном присутствии в причастии. Но зато он доводил заимствованное до крайних логических последствий и сумел сделать то, чего не добились в такой степени, как он, ни Цвингли, ни Лютер. Он обладал способностью организовать церковь, придать ей характер и дух чистой теократии, установить на прочных основах власть и влияние духовенства, как корпорации, строго пользующейся раз составленным предписанием и готовой поддерживать их даже в мелочах, второстепенных вопросах. Еще с детства[278] привык он подчинять свою волю чужим приказам, направлять ее неуклонно к известной цели. Его отец, предназначивший его к духовной карьере, изменил свои виды и приказал сыну заняться правом. Сочувствие молодого Кальвина к занятиям теологи-ею не помешало ему исполнить волю отца[279] и предаться изучению права. А это изучение не осталось без влияния на характер и склад его мыслей. Недаром он изучал юриспруденцию под руководством знаменитых юристов: Пьера Летуаля в Орлеане и Альциата в Бурже. Сухой, строго логический, склонный к формализму и внешним определениям ум здесь мог получить лишь более решительную и окончательную выработку. Кальвин не был способен к сильным порывам чувства, к заявлению горячей симпатии или любви, даже более, ему не были знакомы чувства подобного рода; но зато раз задавшись известною мыслью, раз признавши ее истиною, он отдавался ей весь и отдавался с холодным сознанием правоты своих действий, преследовал ее с тем упорством, на которое способны лишь люди с черствым сердцем и холодным рассудком. Его не прельщала внешность, не удовлетворяло поверхностное изучение предмета, он доискивался всегда до сути предмета и отбрасывал все, что не было связано строго логически с нею. Поэтому-то он презирал роскошь, преследовал все мирские удовольствия, отвергал искусство и старался сделать из религиозного культа то холодное, чисто рассудочное поклонение божеству, которое вполне соответствовало его природе, его наклонностям. Упрямый и гордый в высшей степени, он не терпел противоречий, не мог выносить разногласия во мнениях и, остановившись раз на одной мысли или взявшись за какое-либо дело и проводя их логически до конца, он готов был уничтожить все препятствия, какие встречались на пути. Его шокировало всякое отступление от поступков, признанных им нравственными, и еще в детстве получил от своих товарищей имя Accusativus, вследствие наклонности своей подвергать все строгой цензуре и выговорам[280]. Своим врагам, — говорит о нем Беза, — он не давал ни минуты, чтобы перевести дух[281], и в борьбе с ними он прибегал даже к смертной казни, к изгнанию, если враг был в его руках, или к самым резким, даже неприличным выходкам, печатным ругательствам, когда враг был недостижим[282]. И чем сильнее были препятствия, чем резче противоречия, встречаемые им, тем решительнее он становился в своих действиях, тем сильнее возбуждалась его гордость, которая была так громадна, что сам он отзывался о ней как об одном из своих пороков, который труднее всего искоренить. Его энергия была неистощима, и он не жалел себя. Человек с крайне слабым здоровьем, постоянно подвергавшийся самым сильным и изнурительным болезням, он никогда не переставал работать на пользу своего дела[283]. Он участвовал в управлении политическими делами Женевы, постоянно почти присутствовал в заседаниях городского совета, не пропускал без внимания ни одного закона, ни одного дела, поучал пасторов, направлял деятельность консистории и всему давал окончательную санкцию. Его переписка, которую он поддерживал самым тщательным образом, была громадна. Во Францию, Шотландию, Германию, к частным лицам и к церквам писал он то увещевательные, то объяснительные письма. Но этого мало. Три раза в неделю он читал в академии лекции богословия, часто говорил проповеди иногда по две в день, по воскресеньям[284]. Я не знаю, пишет о нем Беза, ни одного современника, который бы столько выслушивал, отвечал и писал, или совершал так много важных дел, как он[285]. А этот отзыв не может быть назван пристрастным: «Вряд ли, говорит католик Флоримонде Ремон, известный историк ереси, вряд ли кто в состоянии сравниться с Кальвином»[286].