Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

Но для целей партии, для представителей тех из ее элементов, которые были привлечены к новому учению недовольством существующим порядком вещей, эта война имела громадное значение, и разорение, которое она приносила с собою, выкупалось теми последствиями, которые были достигнуты гугенотами при ее помощи. То была школа, в которой вырабатывались деятели партии, вырабатывалась та смелость, та решительность и энергия, недостаток в которых так резко высказывается в первых шагах, сделанных оппозициею. Борьба, начатая из-за религиозных вопросов, оправдываемая, даже освящаемая принципами кальвинизма, вела неизбежно к борьбе политической, к борьбе из-за вопросов, касающихся прав подданных. В самом деле, стремление истребить во Франции культ «идолопоклонства» и «суеверия» и изгнать из нее папизм и его клевретов и вытекшая отсюда борьба за веру и свободу совести необходимо должны были поставить деятелей оппозиции в отношения к правительству, несколько отличные от повседневных, и тем более и тем скорее, что правительство в лице короля и регентши государства было лишено, по мнению гугенотов, той свободы действий, при которой оно могло бы развить свои действительные намерения. Оно было в руках партии, с именем которой в умах гугенотов связывалось представление о преследованиях и казнях, о господстве «суеверия» и «идолопоклонства». Подымая оружие во имя свободы совести и в пользу торжества истины, а также и в защиту законного правительства против узурпаторов, незаконно захвативших в свои руки власть и стремившихся, по уверениям гугенотов, стать королями в силу своего происхождения от Карла Великого, — гугеноты естественно должны были считать себя вправе стать в совершенно независимые отношения к правительству, а, следовательно, управлять страною, опираясь на собственные и силы и средства. Действительно, кто был вправе издавать законы, делать распоряжения по управлению страною, когда король, единственное лицо, пред властью которого гугеноты готовы были преклониться, находился в плену? Такой личности не было, так как никто из протестантов не признавал ни за герцогом Гизом, ни за его сотоварищами, триумвирами, их малейшего права управлять страною. Разве на Генеральных штатах не были до очевидности ясно доказаны их злоупотребления? Разве не были они устранены тогда же от управления страною, управления, которое захвачено ими путем простого насилия?

Отрицание гугенотами правительства неизбежно вело, при полном отсутствии политической организации в среде гугенотской партии, к анархии, и каждый город, каждый владетель замка предоставлялись самим себе, собственному произволу. Пока власть была в руках регентства, утвержденного на орлеанских Штатах, — борьба могла возникнуть лишь вследствие одного религиозного преследования, если бы оно было начато правительством. Теперь к запрещению исповедовать истинную религию, «религию Евангелия», присоединялось отсутствие законного правительства. Понятно, что борьба, начатая во имя религии, открывшаяся разрушением церквей и истреблением идолов, нечувствительно связывалась с политическими интересами, вызываемыми на сцену вследствие необходимости самоуправления и защиты прав и привилегий против узурпаторов. Правда, сознание необходимости повиноваться королю как верховному владыке, сохранялось еще у гугенотов с полною силою, и они не осмеливались, даже и не думали восставать против его власти, но такой необходимости, необходимости оказывать повиновение распоряжениям существующего правительства. Они не видели теперь, когда Гизы стояли во главе управления.

Таким образом, борьба, которую вели за религию, вызывала борьбу за политическую свободу, подготовляла ее и при отсутствии правильно установленного и всеми признанного правительства заставляла прибегнуть к управлению страною на основании тех старых начал, на которых покоился средневековый строй и к которым только и была способна масса… Раз проявившаяся привычка к самоуправлению, однажды пробудившееся сознание необходимости свободы при всеобщем неудовольствии, накоплявшемся, как мы видели, в течение долгого времени, не могли быть уничтожены и должны были все сильнее и сильнее выступать наружу. Пасторы возбудили стремление защищать религию, — защита вольностей и привилегий являлась сама собою, становилась на очереди.

В истории почти каждого из городов, в которых большинство населения присоединилось к новому учению, повторяется это постепенное развитие духа независимости, этот постепенный переход к политической борьбе из борьбы религиозной, как повторяется и в истории деятельности знати. Достаточно просмотреть анналы города Монтобана, чтобы убедиться в этом.