Феодора

— Спина, — отвечал он глухо, — должно быть, сломан позвоночник. Я ничего не чувствую… ниже плеч.

— Мунд! Врача! Немедленно! — велела Феодора.

Айос повернул к ней лицо и улыбнулся одновременно и мягко, и страшно.

— Нет времени, дитя. Я был уже… рядом со стражей… когда в меня попал… самый большой… камень… Чувствую… дышать не могу… совсем не могу.

Он умолк, и Феодора негромко всхлипнула.

— Не жалей меня… мне совсем не больно… впервые… с тех пор… как я себя помню…

— Что привело тебя сюда?

— Не было выхода… Исавр мой пропал… видно, убили… Знаешь поговорку: лучший бросок при игре в кости… вообще бросить играть. Но я решил попробовать.

— Ты так и не сказал, что привело тебя…

— Толпа… сейчас венчает… нового императора…

У нее перехватило дыхание:

— Но император жив!

— Обречен на смерть… как и ты сама…

— Надо немедленно сообщить Юстиниану!

— Сперва выслушай меня… мне долго не протянуть…

— Слушаю, милый Айос!

— Этой ночью, — едва слышно прошептал он, — толпа пришла… к дому Ипатия… племянника Анастасия…

Айос снова прикрыл глаза. Она испуганно склонилась над ним. Но он все же разлепил веки и заговорил вновь. Слова давались ему все труднее:

— Я был там… когда его провозгласили… императором… — кривая усмешка промелькнула у него на губах. — Но какой из него… император!.. 'Мартышку как ни ряди… в шелка… мартышкой… и останется.

— Дальше, Айос!

— Сперва Ипатий… не хотел… и жена его тоже… но толпа… своего добилась…

— Продолжай!

— На площади Константина… на него надели… венец…

— Ты видел?

— Да… — Он замолчал.

На какое-то время в помещении воцарилась благоговейная тишина. Даже герулы и те боялись пошелохнуться.

— Холод подступает… к самому горлу, — прошептал нищий, открывая глаза.

— Так ты явился меня предупредить?

— Не знал, как… вот и попытался сам… еле слышно прошелестел он.

— И тебя поймали…

— Уже у ворот… — он внезапно улыбнулся краем губ, — ворот Ипподрома… где когда-то сидела девочка с моей чашей… для милостыни…

Это были его последние слова. Несчастный уснул вечным сном.

Феодора потерянно опустилась у тела усопшего, а Мунд поторопился к Юстиниану, чтобы сообщить тревожное известие из города.

Лишь спустя некоторое время Феодора поднялась.

— Закройте его лицо, — сдержанно распорядилась она. Потом, помолчав, добавила: — Во всей империи не было человека храбрее и красивее.

Слез у нее не было. Сейчас это было бы роскошью, которую она себе позволить не могла. Феодора чувствовала, что произошло что-то важное и бесконечно печальное. Айос был самым старым ее другом из той, былой жизни… А теперь, с его смертью, словно прервалась какая-то невидимая связующая нить, которая до сих пор соединяла ее, хотела она того или нет, с ее прошлым, с теми трущобами, теми грязными и кривыми переулками, откуда она родом.

Юстиниан заседал в императорском совете, одетый в монашескую власяницу, которая теперь стала его излюбленным и единственным облачением. Кроме него, присутствовали Трибониан, Нарсес, Гестат, Гермоген, Гиппия, два-три преданных сенатора и военачальники Велизарий и Мунд.

Недосчитывались только Иоанна Каппадокийца, но у императора не было времени выяснять, почему того нет. Юстиниан держал речь:

— Утешительно, что по крайней мере море свободно от мятежников, — произнес он.

— Да, твое величество, флот остается предан тебе, — подтвердил старый Гермоген.

— Это отрадно, — заметил Велизарий, — но, боюсь, эскувиты готовы в любую минуту переметнуться на сторону противника.

Гестат побагровел от гнева:

— Должно быть, только ваши люди образец преданности, — проговорил он не без издевки.

— Комитатов и герулов не надо учить отдавать жизнь за его величество, — сумрачно отрезал Велизарий.

— Ну, отдадут они жизни, а что дальше? — вмешался в спор Юстиниан. — Когда падет последний воин, то и нам придет конец, разве не так? В этой толпе вооружены, по крайней мере, тысяч тридцать, не говоря уже о тех несчетных тысячах, что пойдут на приступ, вооружась дрекольем.

В зале воцарилась тишина.

— Видимо, — наконец прервал всеобщее молчание Юстиниан, — нам следует… э-э-э… покинуть город. Разумеется, на непродолжительный срок, — поторопился добавить он.

— Да-да, конечно, совсем ненадолго… — эхом отозвался старый патриарх Гиппия.

Члены совета понурили головы, избегая смотреть друг другу в глаза. Ибо это означало только одно: позорную сдачу и бегство.

— Многие провинции нашей империи будут рады принять нас, — продолжал Юстиниан, оглядываясь едва ли не украдкой, словно надеясь найти на лицах советников хоть тень поддержки. Не найдя ее, он тяжело вздохнул. Было похоже, что он и сам не верит в свои слова.

— Не мы первые так поступим. И прежде императорам случалось покидать столицы — чтобы затем вернуться и твердой рукой восстановить порядок. Взять, например, Зенона или же Феодосия… Что ж, будем править из новой столицы, соберем армию, вернемся и раздавим бунт, а предводителей сурово накажем.

Он замолчал. Снова повисла тягостная тишина. Все слишком хорошо понимали, что едва ли приходится рассчитывать, что все пойдет именно так.