Ференц Лист

Не менее восторженно был встречен и второй концерт 17 августа, в котором прозвучала первая часть «Данте-симфонии». А 22-го числа «Легенда о святой Елизавете» была повторена; показательно, что на бис оркестр играл «Ракоци-марш» — приезд Листа, как и прежде, вызвал у венгров новую волну подъема патриотических настроений. Лист писал Каролине Витгенштейн: «Вы можете быть довольны Пештом — это что-нибудь да значит, если Ганс желает, чтобы Германия в отношении ко мне „опештилась“. Вчера, во вторник 22-го, вечером в Концертном зале состоялся третий и последний концерт. „Елизавета“, которая длится около 3 часов, занимает почти весь вечер, так что на этот раз мы ничего кроме нее не включили в программу. Уже после второго концерта, на котором с громадным успехом была исполнена симфония „Данте“, можно было не сомневаться, что „Елизавету“ ждет в дальнейшем еще более значительный успех. Исполнение было исключительно хорошим. Все 500 человек, составляющие хор и оркестр, исполняли это произведение с каким-то страстным благоговением, а иногда даже фанатическим восторгом»^[622].

Ганс фон Бюлов написал четыре статьи о листовских концертах, опубликованных в венгерской газете «Пешти Напло» (Pesti Napló) от 22 и 23 августа (о премьере «Легенды о святой Елизавете»), от 26 и 28 августа (о «всевенгерском концерте» с «Данте-симфонией» и «Ракоци-маршем»)^[623].

Двадцать седьмого августа Лист в сопровождении Ганса и Козимы съездил в Эстергом и нанес визит архиепископу и примасу Венгрии Яношу Сцитовскому. На следующий день они вернулись в Пешт. А 29-го числа в «Вигадо» состоялся совместный благотворительный концерт Листа и фон Бюлова, в котором также принял участие выдающийся венгерский скрипач Эде Ременьи[624]. Программа состояла целиком из произведений Листа.

Рано утром 2 сентября Лист с фон Бюловами и Ременьи отправился из Пешта в Сексард погостить у своего верного друга барона Антала Аугуса. Это была для него едва ли не самая счастливая неделя за последнее время: тихие и спокойные семейные вечера, восторженный прием, оказываемый местным населением, путешествия по окрестным деревням, общение с крестьянами. Однажды Лист был вынужден уступить их настойчивым просьбам — пододвинуть рояль к открытому окну и играть в четыре руки с Гансом «Ракоци-марш»…

Если бы не одно «но»: 5 сентября Козима, не скрываясь, телеграфировала в Мюнхен Вагнеру, «чтобы справиться о здоровье оставшихся с ним дочерей». Несмотря на то что Козима и Ганс еще старательно создавали видимость семейной жизни, Лист уже понял, что его усилия, направленные на сохранение этого дорогого ему союза, обречены, и всё-таки пока не сдавался.

Создается впечатление, что Лист подходил к семейным вопросам с двойными стандартами: когда дело касалось его собственных отношений с Каролиной Витгенштейн, он являлся поборником свободы, считая любовь высшим мерилом справедливости; в отношении же любовного треугольника Козимы, Ганса и Рихарда он твердо взял сторону закона, отказывая дочери в праве на чувство. На самом деле всё обстояло совершенно не так. К тому времени Лист и Каролина были абсолютно уверены, что их неурядицы являются следствием нарушения ими Божьего закона и что в грехе счастья достичь невозможно. Лист не хотел для дочери такой же участи. К тому же Вагнер являлся лютеранином. Козима могла бы получить развод только при условии перехода в протестантизм (именно это впоследствии и произошло).

Для Листа это было неприемлемо — не сама любовь дочери к другу, но ее последствия, приводящие, по его мнению, к погибели души. Лист пытался образумить дочь, уберечь от неизбежных несчастий. Но, как чаще всего случается, опыт старшего поколения был проигнорирован.

Именно теперь, после принятия Листом духовного сана и его выступления против незаконной связи Козимы, между ним и Вагнером выросла стена отчуждения. «Истый католицизм» Листа раздражал Вагнера; насмешкам со стороны «друга Рихарда» стало подвергаться даже само творчество «любимого Франца». Учитывая, что для Козимы Вагнер давно уже являлся «богом и царем», она переняла от него пренебрежительное отношение к своему отцу, а впоследствии передала своим детям. Более того, именно она продолжала выступать против их близких отношений даже тогда, когда сам Вагнер, оказавшийся гораздо терпимее, уже искал с ним примирения. Между любимым и отцом Козима однозначно выбрала первого. Желая уберечь дочь от греха, Лист сделал шаг к одиночеству в собственной семье.

Пока Лист наслаждался безмятежным покоем в Сексарде, Вагнер изнывал от разлуки с Козимой, в приступе гнева обвинив ее в том, что, бросив крошечную Изольду, Даниелу и Бландину на его попечение, она «разъезжает в свое удовольствие». Козима стала искать любые возможности как можно скорее вернуться в Мюнхен.