Ферма

Она отказывалась от обладания своей самой ценной уликой, записями и газетными вырезками, фотографиями и картами, и вверяла их мне — словно мы были родственными душами, делящимися друг с другом дневниковыми тайнами. Я спросил себя, а не входило ли это в ее планы изначально — поиск союзника, выражаясь языком стратегических терминов, или конфидента, говоря языком чувств? Я вспомнил рассказ матери о том, как они играли с Фреей в лесу, обмениваясь страшными историями, и клялись друг другу в вечной дружбе, веря в существование троллей просто потому, что одна из них сказала, что видела его своими глазами. Я накрыл обложку дневника ладонью, словно для того, чтобы не дать его секретам вырваться наружу.

— Что случилось в психиатрической больнице в Швеции?

— Даниэль, я скорее покончу с собой, чем вернусь в подобное заведение.

Я раскрыл дневник на первой попавшейся странице и, не вчитываясь в смысл, провел пальцем по вдавленным строчкам. Угроза показалась мне вполне реальной; я действительно верил, что мать может покончить с собой, если ее попытки свершить правосудие не увенчаются успехом. Но мысль об этом не укладывалась у меня в голове, и я просто не знал, что сказать. А она подлила масла в огонь:

— Здание оказалось чистым и опрятным. Врачи были сама любезность. Еда, которую мне принесли, тоже была вполне приемлемой. Но превратиться в человека, которому никто не верит и которого никто не слушает, — нет, это не для меня. Я не желаю становиться таковой. И если я вновь окажусь в лечебнице, то у меня достанет сил покончить с собой.

— Мам, ты никогда не позволяла мне рассуждать подобным образом.

Она покачала головой.

— Если я опять попаду туда, то перестану быть твоей матерью.

— А я бы остался твоим сыном, если бы угодил в психушку?

— Разумеется.

— Что бы ты сделала, если бы мы поменялись местами?

— Я бы тебе поверила.

Я отложил дневник в сторону и, взяв руку матери, повернул ее ладонью кверху, после чего, словно хиромант, провел кончиком пальца по линиям судьбы на ладони.

— Расскажи мне о лечебнице.

— Я не хочу говорить об этом месте.

Но я сделал вид, будто не расслышал ее последних слов.

— Они прямиком отвезли тебя туда?

Нет, меня привезли на ферму. Крис убедил доктора Норлинга, что сначала нужно испробовать лечение дома. Но не думай, что это было проявлением доброты с их стороны. Они собирались представить дело так, будто перепробовали все, оставив лечебницу на самый крайний случай. Иначе все выглядело бы слишком уж подозрительно. Ферма превратилась в тюрьму, ключи от которой были только у Криса. Компьютер отсоединили от сети, поэтому послать тебе сообщение по электронной почте я не могла. Не было у меня и доступа к телефону. В пищу мне подмешивали токсины, не для того, чтобы убить, нет, это были галлюциногенные грибы из леса, чтобы свести меня с ума. Они хотели, чтобы я начала кричать, будто слышу голоса, что меня терроризируют дикие видения, что землю под ногами усеивают белые детские косточки, или указывала бы дрожащей рукой на деревья вдали, утверждая, что оттуда за нами следят тролли. Я отказывалась есть все, что подавалось не в герметичной упаковке. Но моя уловка оказалась бесполезной, потому что иглой можно проткнуть любую упаковку и впрыснуть в нее содержимое шприца. Язык у меня почернел, как и десны. Дыхание отдавало зловонием. Губы посинели.

Однажды, когда Крис отправился за покупками, я рассматривала собранные мною улики, и вдруг он неожиданно вернулся, застав меня врасплох. Твой отец вышел из себя, вырвал у меня из рук кусок холста с цитатой из Библии и швырнул в огонь. Я едва успела спасти его, выхватив из пламени щипцами, но он все равно обгорел. Именно тогда он решил, что должен заточить меня в лечебницу, заявив, что я могу поджечь ферму.