Ферма

Пока мы ехали по ночному Лондону, мать крепко держала меня за руку. Она решила, что я заказал гостиничное такси, чтобы оно отвезло нас в полицейский участок, а я, хотя и не солгал, но и не стал разубеждать ее — не из трусости, а из практических соображений. А мать возбужденно рассказывала о своих мечтах и планах на будущее, о том, как мы вдвоем будем больше времени проводить вместе и вновь станем близки. Она настолько безоговорочно доверяла мне, что, когда машина остановилась у больницы, даже не поняла поначалу, что я предал ее. Она сказала водителю, что тот ошибся адресом и привез нас не туда, куда нужно. Она подозревала всех, но мне верила до последнего, а когда сообразила, что никакой ошибки здесь нет, по ее телу, казалось, пробежала мучительная судорога. Я ведь был ее спасителем и опорой, последним из тех, к кому она могла обратиться. Как выяснилось, я повел себя так же, как и все остальные, — ее муж, отец, а теперь еще и сын. Но даже получив такой удар, она не сломалась. Возникла секундная заминка, и только. Я перестал быть ее союзником. Я больше не был ее сыном. Она не побежала и не ударилась в панику. Я угадал, о чем она думает. Мать уже один раз сумела убедить врачей в Швеции в своем здравомыслии — значит, и здесь она сможет сделать то же самое. Если сейчас она попытается скрыться, ее схватят, объявят сумасшедшей и заточат в лечебнице навсегда. Отпустив мою руку, мать забрала у меня сумочку, лишив меня собранных улик и дневника. Она перебросила ремень через плечо и спокойно вышла из машины с высоко поднятой головой. Она уже была готова сражаться за свою свободу и заключить новый союз. Пока она холодно оглядывала психиатрическую лечебницу, я не мог не восхищаться ее внутренней силой: одним-единственным оценивающим взглядом она продемонстрировала больше мужества, чем я проявил за всю свою жизнь.

Пока маму регистрировали в приемном отделении, она ни разу не взглянула на меня. Пришлось упомянуть об ее угрозах покончить с собой, после чего я не выдержал и заплакал. В ответ на взрыв моих чувств она лишь равнодушно уставилась в потолок. В ее представлении я играл роль, и играл плохо, проявляя «фальшивую скорбь» и «лживые слезы», как она выразилась однажды. Я буквально читал ее мысли: «Кто бы мог подумать, что он окажется столь талантливым лжецом?»

Мать была права, я научился врать, но только не в этом случае. Когда врачи уводили ее в палату, она не попрощалась. Когда она удалялась по стерильному белому коридору, я крикнул вслед, что скоро приду навестить ее, но мать даже не обернулась.

Выйдя из лечебницы, я присел на невысокую кирпичную стенку, свесив ноги над дорожным указателем, и принялся ждать отца. Он приехал на такси, растерянный и усталый. Когда он подошел ближе, я впервые понял, что он выглядит потерянным и каким-то одиноким без матери. Он обнял меня, и я испугался, что он сейчас упадет. Его сопровождал доктор Норлинг, безупречно одетый и благоухающий мужскими ароматами, чем напомнил мне денди ушедшей эпохи. Он извинился за то, что не проинформировал сотрудников шведской психиатрической больницы о том, что мать способна причинить вред себе или другим. Выяснилось, что его сдержанность объяснялась просьбой отца, который, исходя из лучших побуждений, попросил его не усугублять ее состояние, дабы пребывание матери в клинике оказалось настолько коротким, насколько это возможно. В результате персонал недооценил ее психологический «профиль риска»[7] — это выражение мне предстояло услышать еще не раз. Когда мать пригрозила обратиться в суд, они отпустили ее, поскольку формально не имели причин удерживать ее: строго говоря, она пришла к ним добровольно. Вела она себя безупречно. Письменный рассказ о прошлом в ее изложении выглядел логично и связно. Норлинг прибыл в Англию, дабы исправить допущенные ошибки. И хотя я чувствовал, что в первую очередь им движет забота о собственной репутации, иных — темных — мотивов в его поведении я не уловил. Об английских врачах он отзывался в высшей степени положительно, сообщив, что готов оказать им посильную помощь. Откровенно говоря, мне Норлинг не понравился, несмотря на то, что оказался весьма полезен. Описание, данное ему матерью, оказалось точным — он был тщеславен и напыщен, вот только на роль злодея, по моему мнению, никак не годился.