Ферма

Я бросил комок смерзшейся земли на лед, чтобы определить его толщину. У меня ничего не получилось. Тогда я перебросил ноги через борт и осторожно попробовал его ногой. Лед выдержал мой вес. Я ступил на него уже обеими ногами, готовый в любую секунду влезть обратно в лодке, если он затрещит. Но лед оказался прочным, и я отправился в долгий путь к острову Слезинки.

Осторожно ступая, я медленно продвигался вверх по замерзшей реке. Мне понадобилось три часа, чтобы добраться до опушки леса, и к тому времени я уже успел пожалеть о том, что не захватил с собой еды и горячего питья. Дойдя до первых деревьев, я ненадолго остановился, чтобы перевести дух, глядя на раскинувшийся передо мной бескрайний пейзаж, словно сошедший со страниц сказок о троллях, которые так любила мать, – казалось, он существует вне времени и пространства, вечный и неизменный. Надо мной раскинулось белесое небо, а меж деревьев повисла морозная дымка. Кое-где из воды торчали валуны, и лед замерз вокруг них причудливыми наростами – брызги и пена буквально застыли на лету. Снег был исчерчен следами животных. Расстояние между некоторыми было очень большим – наверное, их оставили лоси. Не исключено, что мать действительно встретилась с одним из них на реке, и он проплыл так близко, что она и впрямь могла коснуться его, если бы захотела. Наверняка и остров Слезинки не выдуман и существует на самом деле. Я ухватился за ту же самую ветку, что привлекла внимание матери. На коре дерева виднелись следы веревок, которыми привязывали лодки.

Оказавшись на острове, я сгреб снег с почерневших головешек в том месте, где полыхал пожар. Отец утверждал, что окрестные подростки собирались здесь и занимались всяким непотребством: курили травку и совокуплялись. И пожар тогда вспыхнул совсем не случайно. Мать сама устроила его. На борту лодки они обнаружили пустую канистру. Одежда, брошенная ею на берегу реки, пропахла бензином. Что же касается обгоревшего молочного зуба, последней обнаруженной ею убийственной улики, то он был ее собственным. Это был молочный зуб моей матери, который вместе с прочими детскими безделушками хранился в резной деревянной музыкальной шкатулке. Отец полагал, что мать бросила ее в огонь, смотрела, как она горит, и так близко подошла к пламени, что оно обожгло ее до волдырей. Все сгорело без следа, уцелел лишь обуглившийся молочный зуб.

Вечером на ферме я разобрал груду накопившейся почтовой корреспонденции. Среди бесполезного хлама и парочки просроченных счетов мне на глаза попались два билета на городской фестиваль Санта Лючии, праздник света в самую длинную ночь в году, зимний аналог праздника летнего солнцестояния. Как это похоже на мать – заблаговременно купить билеты на праздник, до которого тогда было очень далеко. Она всегда была организованной и педантичной; более того, она ни за что не простила бы себе, если бы пропустила его. Там должен был собраться весь город, включая тех, кого она подозревала.

До сего знаменательного события оставалось еще несколько дней, и я попытался хоть что-нибудь разузнать о Мие. Я разговаривал с учителями в ее школе, владельцами магазинов на набережной и даже останавливал прохожих на улицах. Мой интерес приводил людей в замешательство. Многие знали о том, что случилось с матерью, и история эта передавалась из уст в уста, став достоянием всего города и его обитателей. Но они никак не могли взять в толк, почему мои расспросы касаются дочери чужого для меня человека. Да и, правду сказать, расследование я вел любительски. Один раз я даже предложил лишний билет на праздник Санта Лючии в обмен на информацию. Не обладая ни властью, ни авторитетом, я являл собой жалкое зрелище, и надо мной бы смеялись, не будь я столь жалок. Самые большие надежды я возлагал на разговор с детективом Стелланом в сонном полицейском участке. В отличие от матери, он заставил меня ждать, и согласился поговорить лишь на ходу, направляясь из участка к своей машине, причем ограничился тем, что, следуя примеру Хокана, заявил, что никакими новыми сведениями не располагает. Надеясь, что с добрым отшельником мне повезет больше, я нанес визит Ульфу. Он открыл дверь, но внутрь не пригласил, и мне пришлось довольствоваться лишь беглым взглядом на кусок стены, где по-прежнему висели рушники с цитатами из Библии, вышитые его женой.

В тот вечер я позвонил отцу, и он сообщил мне, что мать потеряла сознание от обезвоживания. Врачи уверили его, что, согласно Закону о дееспособности, она не имеет права отказываться от приема жидкости или пищи. Если они примут решение о том, чтобы поставить ей капельницу с физраствором, а она выдернет иглу из вены, ее придется связать. После этого у меня состоялся разговор с Марком, в ходе которого тот по большей части молчал, надеясь, очевидно, что я сам, без подсказки, пойму, что пора возвращаться.