Ферма

Мама произнесла мое имя быстрой скороговоркой, как бывало всегда, когда она гордилась мной, испытывая чувство негромкого и абсолютного счастья. Мы обнялись, и она прижалась щекой к моей груди. Отстранившись, она взяла меня за руки, и я украдкой погладил большими пальцами ее ладони. Они были шершавыми и грубыми, с неровно обрезанными и неухоженными ногтями. Она прошептала:

– Все кончилось. Теперь я безопасности.

Я понял, что с головой у нее все в порядке, когда она моментально заметила мой багаж.

– А это еще для чего?

– Вчера вечером мне позвонил папа и сказал, что ты попала в больницу…

Она тут же оборвала меня:

– Не называй это больницей. То был сумасшедший дом. Он привез меня в психушку. Он сказал, что там мне самое место – рядом с людьми, которые воют, как дикие звери. А после этого он позвонил тебе и повторил то же самое. Что твоя мать сошла с ума. Разве не так?

Я не сразу нашелся, что ответить, и ее вспышка гнева стала для меня неприятной неожиданностью.

– Я собирался лететь в Швецию, когда ты позвонила.

– Значит, ты поверил ему?

– А почему я должен был не поверить собственному отцу?

– На это он и рассчитывал.

– Расскажи мне, что происходит.

– Не сейчас. Здесь слишком много людей. Мы должны все сделать правильно и начать с самого начала. Как полагается. Не задавай пока никаких вопросов, хорошо? Потерпи.

В ее словах прозвучал педантизм, сдобренный слащавой вежливостью. Мать тщательно выговаривала звуки, выделяя интонацией каждый знак препинания. Я покорно согласился:

– Договорились.

Она благодарно пожала мне руку, голос ее смягчился:

– Отвези меня домой.

Своего дома в Англии у нее больше не было. Она продала его, перебравшись на ферму в Швеции, которая должна была стать ее последним и самым счастливым пристанищем. Мне оставалось только предположить, что она имеет в виду мою квартиру, то есть квартиру Марка, человека, о существовании которого она даже не подозревала.

Ожидая, пока приземлится самолет матери, я успел переговорить с Марком. Такой поворот событий изрядно его встревожил, особенно тот факт, что в данный момент за мамой не наблюдают врачи и мне придется действовать на свой страх и риск. Я сказал, что, по мере возможности, буду держать его в курсе происходящего. Кроме того, я обещал отцу перезвонить, но сделать это, пока рядом находилась мать, было крайне затруднительно. Оставить ее одну я не решался, а открыто набрать номер отца – значило предстать этаким диверсантом в ее глазах, чего я откровенно опасался; на такой риск я пойти не мог. Она могла перестать доверять мне или, что гораздо хуже, попросту сбежать. Сам я до такого никогда бы не додумался, если бы отец первым не заговорил об этом. Подобная перспектива повергла меня в ужас. Сунув руку в карман, я отключил звук на своем телефоне.

Мать старательно держалась поблизости, пока я покупал билеты на поезд до центра города. Я обнаружил, что то и дело поглядываю на нее, пытаясь спрятать за улыбкой тот факт, что она пребывает под присмотром. Временами она даже брала меня за руку, чего не делала с самого детства. Я же решил, что буду держаться максимально нейтрально, не строя никаких предположений и допущений, чтобы беспристрастно выслушать ее историю. Так получилось, что мне ни разу не приходилось вставать на чью-либо сторону, поскольку мои родители не устраивали при мне конфликтов, в которых я был бы вынужден выбирать между ними. Но, по зрелому размышлению, я был все-таки ближе к матери, которая принимала более активное участие в моей каждодневной жизни. Отец же всегда и во всем предпочитал полагаться на нее.

В поезде мать уселась в самом конце вагона, возле окна. Я сообразил, что со своего места она видит всех и никто не сможет приблизиться к ней незамеченным. Она положила сумочку на колени, по-прежнему не выпуская ее из рук, словно была дипломатическим курьером и везла исключительно ценную посылку. Я поинтересовался:

– Это все, что ты взяла с собой?

Она с важным видом похлопала по верху сумочки.

– Здесь улики, которые подтверждают, что я не сошла с ума. Доказательства преступлений, следы которых они стараются скрыть.

Эти слова настолько выбивались из повседневной действительности, что резали слух. Однако же прозвучали они вполне искренне. Я спросил:

– Я могу взглянуть на них?

– Не здесь.

Она прижала палец к губам, подавая мне знак, что, дескать, это не та тема, которую можно обсуждать в людном месте. Жест этот сам по себе выглядел странным и излишним. Хотя мы провели вместе уже более получаса, я так и не смог решить, в своем ли она уме, хотя и рассчитывал догадаться об этом сразу. Да, мать изменилась, внешне и внутренне. Но я не мог с уверенностью утверждать, чем вызваны эти изменения – событиями, имевшими место в действительности, или же случившимися исключительно в ее воображении. Многое зависело от того, что лежит у нее в сумочке, – от ее доказательств.

Когда мы прибыли на Паддингтонский вокзал, где должны были сойти с поезда, мама вдруг судорожно схватила меня за руку, явно обуреваемая страхом.