Фермуар последней фрейлины

Сегодня жизнь и правда казалась ей если не прекрасной, то вполне сносной.

— Вы хорошо выглядите, — сказал капитан, усаживаясь напротив.

— Вы вызвали меня для того, чтобы сказать комплимент? — улыбнулась Настя.

— Нет, конечно. — Ей все-таки удалось его смутить.

Тут на помощь капитану пришла официантка. Настя взяла себя в руки и заказала скромный салат и на десерт — лимонный торт. Хотя есть хотелось ужасно, все же нужно и совесть иметь.

Судя по всему, этот капитан живет явно на зарплату, и потом, вовсе незачем представляться ему обжорой. Что это с ней такое в последнее время — все время есть хочется, наверное — это нервное. Хотя… ела в последний раз, считай, вчера, когда устроили банкет по случаю отъезда театра.

— Как съездили? — спросил Ненароков, когда официантка ушла.

— Хорошо, но давайте уж переходить к делу, — Насте вовсе не улыбалось разговаривать о серьезном, пережевывая пищу, — задавайте ваши вопросы. Только сначала я спрошу: есть у вас в деле движение?

— Есть. И вот как раз к вам по этому поводу.

Капитан положил на стол перед Настей все тот же снимок, что показывал ей перед отъездом в Черногорию. Ну да, этот тип представился ей Алексеем Крошечкиным.

— Пока вас не было, я показал этот снимок соседке Евдокии Михайловны Цветковой. И она опознала этого человека как корреспондента газеты «Петербургское утро», который приходил к Евдокии Михайловне как раз в тот день, когда ее убили.

— Да? — Настя вгляделась в снимок. — Значит, это он был в театре…

— И не говорите, что вы этого не знали, — теперь голос капитана был строг, — вот, смотрите… Вот это снимок с камеры при входе в тот день, когда убили реквизитора Трофимова. А вот он увеличенный и с другой стороны. И там виден кто?

— Я, — вздохнула Настя, — там видна я. Как раз иду к остановке маршрутки. Значит, он вовсе не был в театре — еще бы, после того как Трофимова убил, ему там торчать опасно было, могли его опознать. Он следил, когда я выйду, а потом сделал так, чтобы я подумала, что он из театра выбежал.

— Давайте-ка с самого начала и подробнее, — предложил Ненароков.

И Настя рассказала ему о звонке тети Дуси, как та волновалась и просила ее прийти в театр. И как она не успела.

— Стало быть, он убил ее, чтобы она не рассказала вам, о чем он спрашивал.

Настя скорбно наклонила голову. Как ни посмотри, а тетю Дусю убили из-за нее.

— А почему вы не сказали мне, что она просила вас прийти? — заикнулся Ненароков, но тут же замолчал на полуслове, потому что Настя буквально зарычала на него:

— И вы еще спрашиваете? А кто прочел мне целую лекцию о том, что пожилые люди в группе риска? Ничего не соображают, сами под машину бросаются, сами с балконов падают. Не вы ли говорили, что с тетей Дусей дело ясное — несчастный случай!

— Ладно, я виноват, не придал этому значения, но потом-то, когда убили реквизитора…

— Вы тоже меня не слушали!

— Анастасия Николаевна, я задам официальный вопрос: что вы знаете об этом человеке? — Капитан ткнул пальцем в снимок. — Вы общались с ним, разговаривали. Что он от вас хотел?

— Ладно, давайте по порядку. — Настя тщательно выбирала слова, чтобы не сболтнуть лишнего. Не то чтобы она не доверяла капитану Ненарокову, просто ей совсем не хотелось, чтобы он сомневался в ее словах.

— Значит, Трофимов над трупом тети Дуси вдруг заорал, что у него в мастерской сумка чья-то валяется. Только я узнала, что сумка — ее, потому что сама эту сумку ей из Парижа привезла в подарок. Но он такой тип был неприятный, да я еще тогда так расстроена была… в общем, ничего не сказала. А на следующий день он поймал меня в коридоре — надо, мол, поговорить. А я сразу не пошла, проваландалась до обеда — тут как раз насчет фестиваля объявили, нужно было готовиться. Потом зашла к нему. Дальше вы сами знаете, убитый он был. Потом я попугая забрала, а у него в клетке нашла записку. Тетя Дуся писала, — Настя протянула капитану записку.

— Так. Корреспондент, фрейлина Облонская, фермуар… Это еще что за штука?

— Понятия не имею! — Настя постаралась, чтобы голос ее звучал ровно. — Но вы слушайте дальше. Значит, прочитала я эту записку, ничего не поняла, потому что действительно была у меня прапрабабка с такой фамилией, но сто лет назад, известно только, что после революции эмигрировала она из России, и больше никто о ней ничего не слышал. И пошла я домой, а тут этот, — она кивнула на снимок, — бежит, кричит — стойте, стойте! Сказал, что он из полиции, сослался, между прочим, на вас, удостоверение показал на имя Крошечкина Алексея. С виду все честно, фамилия такая безобидная. Я, говорит, должен кое-что выяснить, давайте я вас до дома отвезу.

— И вы сели к нему в машину? — Ненароков едва не вскочил со стула. — Ну, можно ли быть такой легкомысленной?

— Так он же на вас сослался, — огрызнулась Настя.

На самом деле это она назвала тогда фамилию Ненарокова, а тот тип поддакнул. Но Настя не собиралась об этом болтать. Незачем расписываться в своей глупости.

— В общем, можете мне не верить, но он уколол меня чем-то и привез в такое недостроенное здание, одни бетонные стены.