Фернандо Магеллан. Книга 2

– Забыл я о них, – насупился Элькано, – не хочу вспоминать. Расскажите, что задумал капитан-генерал?

– Спроси у родственников! Все сам решает, суется в каждую мелочь. Лазит в трюм, считает мешки, нюхает продовольствие. Заржавели доспехи у солдата – трах по морде. Испортил плотник доску – деревяшкой по башке. «У меня, – кричит, – нет других. Где я возьму?» Надуется, губы выпятит, молчит. Один Барбоса ладит с ним.

– А как Мескита? – Себастьян отодвинулся от жаровни, прилег рядом со штурманом.

– Альваро знает толк в нашем деле, – похвалил Мафра. – Поощряет заготовителей, набил трюм солониной. Сам видишь: тепло, не мерзнем, не голодаем. При нужде со всеми поделимся. Иногда резковат, сорвется, накричит… Но не держит зла на душе.

– Повезло вам, – съязвил кормчий.

– Эстебан помогает ему, – не заметил насмешки штурман.

– Порою кажется, будто Гомес командует кораблем, – перебил Сан-Мартин. – Говорят, банкиры в Севилье прочили его на место капитан-генерала?

– Было такое, – подтвердил разомлевший от тепла и пищи баск.

– Что помешало? – заинтересовался астролог. Его тонкие женские брови вздернулись к атласной шапочке, щеки с редкими волосиками втянулись, глаза сделались крупными, темными, глубокими.

– Король не хотел видеть во главе экспедиции неизвестного португальца.

– А Магеллан? – удивился Мафра.

– У него были идея, карта, влиятельные родственники жены-испанки.

– Она лузитанка (португалка), – уточнил астролог.

– Тесть получил гражданство в Севильских землях.

– Это не довод, – замотал головой Мафра.

– Гомес может легко изменить королю, вернуться в Лиссабон и жить припеваючи, а Магеллан обижен Мануэлом, не простит ему унижений. У адмирала только один путь – на запад. Он добьется победы или умрет вместе с нами.

– Магеллан дружил с Гомесом?

– Да.

– Как же Эстебан подчинился ему? Почему не примкнул к Картахене? Ты разговаривал с ним?

– Предлагал подписать прошение. Он поставил закорючку, так что ничего не разберешь. Да ведь и вы подписывали, а что толку? Как ночью понесло на корабли, так в штаны наложили… Заперлись в каюте со слугами, ждали конца, чтобы присягнуть победителю.

– Год назад мы дали клятву! – жестко напомнил Мафра. – Прошение – не мятеж. Вы сами перегнули палку, она ударила вас.

– Зачем спорить? – растирая кулаками глаза, вяло сказал Элькано.

– Подай прошение, покайся, – посоветовал Сан-Мартин. – Хочешь, мы попросим за тебя?

– Не могу, люди перестанут уважать.

– Что тебе до людей? – уговаривал астролог— Совсем загнешься!

– Не-е… – сонно промычал баск. – Первые дни вызывал по одному, бил палкой, ремнем, чем попало, требовал кланяться, опускаться на колени.

– И тебя? – ужаснулся Мафра.

– Меня еще сильнее, – пробурчал засыпавший кормчий.

– Досталось бедняге, получил сполна, – посочувствовал астролог, помогая штурману уложить Себастьяна. – Сколько ему кандалы носить? Неужели так поплывет?

Мафра молчал. Они перевернули забывшегося сном баска на спину, стянули грязные башмаки, уселись напротив на кровать и глядели на него, вздыхая и покачивая головами. Из худой груди кормчего со свистом вырывался воздух, судорожно подергивались сжатые в кулаки руки с ободранной кожей и запекшейся кровью.

– У него есть наследники? – спросил Мафра, следя за шевелившимися пальцами ног.

– Рано хоронишь! – упрекнул Сан-Мартин. – Если Господь помиловал, то сохранит. Видать, ангел заступился, раз жив остался.

– Друг Кесады, доверенный Картахены – главный зачинщик смуты, – шепотом перечислил штурман. – Нет, не зверь Магеллан, коли помиловал. Другой бы казнил!

– Верно, – согласился астролог.

* * *

– Псалом пятьдесят седьмой, – торжественно произнес отец Антоний, приподнимая указательный палец правой руки, как делал в момент проповедей, – «Не погуби». «Писание Давидово».

Энрике запахнул старый хозяйский халат, надетый поверх грубых матросских штанов, сел на стул.

Монах вдохновенно начал:

– «Подлинно ли говорите правду, справедливо ли судите,
сыны человеческие?
Составляете в сердце беззаконие, кладете на весы злодеяния
ваших рук на земле.
Отступили нечестивые с самого рождения; заблуждаются от утробы
матери, лгут.
Яд у них, как яд змеи, – глухого аспида, затыкающего уши.
Не слышат они голоса самого искусного заклинателя.
Боже! Сокруши зубы в их устах; разбей львиные челюсти!»

– гневно произнес Антоний. Энрике боязливо прикрыл ладонью рот, засопел в руку. – Царь Давид грозит злодеям! – отвлекся священник. Малаец успокоился, но руки не отнял, так и сидел с зажатым носом.