Фернандо Магеллан. Книга 2

Энрике нарочито медленно поднялся со стула, гордо выпрямился, с достоинством поправил лоснившийся от сала халат, сложил руки на груди, встал у входа.

– Вон отсюда, собака! – заревел Барбоса.

– Мне велено неотступно следить за учителем, – заявил раб, отворачиваясь от капитана.

– Чего шумишь? – адмирал появился на пороге. – Опять ругаешь раба? Если бы он всех слушался, я бы утопил его в море.

– Энрике тоже человек, – заступился за слугу Антоний.

– Отстань, святоша! – перебил Дуарте. – Он воспримет равенство по-своему, возомнит о себе черт знает что.

– Словом Божьим человека не испортишь! Оно поднимает людей на ноги, дает силы, препятствует злу.

– Фернандо, ты звал меня на ужин или на проповедь? – недоумевал капитан.

– Молодец, Антоний! – похвалил адмирал. – Вновь обретаешь разум.

– Я не терял его, это вас покинула Добродетель.

– Опять за старое… – вмешался шурин. – Надоело все, хочу есть!

– Тебе не грех послушать! – одернул Фернандо. – Он вас давно не учил.

– Простите моряков, – потребовал священник, – снимите цепи!

– Простить? – возмутился Барбоса. – Их надо было повесить, головы порубить. Сволочь трюмная, бунтовать вздумала? А этого не хотите? – сложил кукиш и трахнул по столу кулаком. – Утопить дармоедов, четвертовать!

– Вы голодны, поэтому злы, – решил Антоний.

– Правильно, – поддержал его адмирал и велел слуге принести мясо с вином.

– Заступник нашелся! – надулся шурин. – Они бы разорвали тебя на куски. Ты забыл о призывах де ла Рейны?

– Нет.

– Так чего просишь?

– Нельзя мучить людей, они раскаялись.

– Мескита говорит иное о доминиканце.

– Отец де ла Рейна болен, лишился рассудка, – не судите его строго! Бог покарал священника за грехи.

– Но других не наказал.

– Вы мало били и пытали их? – возвысил голос монах.

– Достаточно, – ухмыльнулся Дуарте – чтобы запомнили на всю жизнь.

– Пора прекратить истязания! – заволновался францисканец. – Послушайте, что сказал Господь…

– О сосцах серны? – уколол Барбоса.

– Ты читал книгу Соломона? – удивился Магеллан.

– Лилии, виноградники, кудри на щеках, прочая дребедень, – пояснил шурин.

– Свои любимые песни вместо Иезекииля и Откровения Иоанна? – допытывался Фернандо.

– Да, – признался Антоний.

– Боже праведный, значит, ты обрел покой.

– Прикажите снять кандалы! – попросил священник. – Моя душа перестанет болеть, когда наступит мир.

– Ох, нежности! – вздохнул шурин. – У праведника душа болит… Он нас, злодеев, будет обличать, пока арестанты не поднимут черный флаг и не утопят его за бортом.

– Я вам верил, пошел с вами, а вы…

– Я не забыл лиссабонские вечера, – ответил адмирал, усаживаясь за стол, – не забыл и подготовку экспедиции в Севилье, когда все могли умереть, не выйдя в океан. Не забуду, как чуть не лишился кораблей на пути к островам, и не допущу нового мятежа! Вы зря спорите. Вы оба правы. Излишняя строгость вредна, как неразумная добродетель. Люди устали, начали роптать. Наши союзники жалеют их, подкармливают. Думаешь, я не замечаю, как на твоем корабле помогают заключенным? Как у Мескиты выносят на палубу подышать свежим воздухом доминиканца? Как за спиной Серрана сменяют у помп провинившихся? Вижу и жду, когда наказание превысит разумный предел. Человек должен раскаяться, но не обозлиться. Иначе нас уничтожат. Мы обязаны показать зубы, запугать, пресечь в зародыше бунт, сделать моряков послушными.

Где разумный придел наказания? Антоний призывает покончить с расправой, ты – жаждешь крови. Тебя боятся, его любят, но уважают одинаково. Каждый из вас ошибается, полагая, будто его путь исправления людей истинный. Если дать вам волю, то одного убьют, а над вторым будут смеяться. Механизм власти заключается в сочетании крайностей. Вы оба нужны. Я понял это в Индии. Ругань и мордобой не поведут солдат в сражение.

Я освобожу людей, когда начнем вытаскивать корабли на берег. Среди осужденных есть плотники, конопатчики, кузнецы – без них не обойтись. Мне нужны работники, а не лошади. Сначала раскуем мастеров, это успокоит народ, даст надежду товарищам. Желая сбросить цепи, они станут расторопнее, услужливее. Зависть к друзьям вытеснит злобу по отношению к нам. Бунтари превратятся в послушных моряков.

– Серран жаловался – течь усиливается, – напомнил Дуарте, – а разгрузка продлится два-три дня.

– Он просил твои помпы?

– Пока справляется своими механизмами.

– Пусть поставит арестантов круглосуточно качать коромысла, свободных – на перевозку!

– Давай при отливе положим каравеллу на грунт и по дну перетащим товары? – предложил шурин.

– Не спеши, – возразил Фернандо. – Такелаж не сняли, переборки не выдержат нагрузки. Чего стоишь? – обратился к священнику— Садись ужинать!

– Я пойду, – застеснялся Антоний. – У вас дела…

– Не помешаешь. Тебе полезно подкрепиться вином.

– Я…

– Садись! – приказал хозяин.

– Фернандо, вели рабу слушаться меня! – попросил шурин. – Я твой родственник, в одном доме живем. Говорю ему: неси ужин! А он отвернулся, стоит, как статуя.

– Разве Энрике должен подчиняться кому-нибудь еще, кроме меня? – улыбнулся адмирал.

– В Испании он слушался Белису.