Феррара

– Ирландский писатель Киаран Карсон открыл всему миру чудодейственный напиток – чай из трилистника. Не сообщая рецепт, он описывает действие чая – одна чашка сводит на нет любое проявление враждебных намерений, потому что «отведавший ее стремится видеть мир как искусство, а не как жизнь, которая неизбежно заканчивается смертью». Он прописал чай ирландскому народу, чтобы люди забыли о границе. Граница ведь не по земле проходит и не по воздуху, она – в умах. И чтобы снять разделение, достаточно о нем забыть. Но я бы прописала этот чай всем, например, христианам и мусульманам не помешало бы его отведать. Только представь себе, Арк: общерелигиозная чайная церемония. И пусть напиток им даже в разных чашках подносят. Христианам в белых, фарфоровых, а мусульманам в стеклянных стаканчиках. И сахар-рафинад пусть – крепостной стеной на тарелке. Сахар не вредит свободе мыслей. Ты только представь! Одна единственная порция изменила бы их восприятие мира раз и навсегда.

– И наступил бы мир во всем мире? – скептически улыбнулся он. Как милы девчачьи мысли-идеалисты. – Ты же вроде не в конкурсе красоты участвуешь, чтобы речи произносить.

– А что? Я бы могла. Жаль людей, они проводят часы, годы в вечном страхе. Боятся, что их бессмысленные, тягучие жизни вдруг оборвутся. Они предпочитают умирать каждый день, медленно, в мучениях. Растить, поднимать детей на такую же жизнь и верить, что когда-нибудь, чудесным образом, их страдания превратятся в цветы, они полюбят ближнего своего, а ближний перестанет быть солдатом в черной маске и со щитом.

– Да, все было бы намного проще, если бы волшебный чай существовал. Но существуют лишь волшебные грибы и волшебная трава, – он улыбнулся. – И эти средства примирения уже использованы. Они не помогают. Их действие проходит, и люди вновь становятся теми, кто они есть.

–Теми, кем их приучили быть, – яростно возразила она. – Теми, кого другие привыкли видеть. Вот дети, например, всегда видят в своих родителях бессмертных героев. А знаешь, что у меня осталось от родителей? Картонный ящик, в нем никому не нужные документы, десятка два фотографий, медицинские справки, подтверждающие их смерть, а ну и три пары колготок разных оттенков серого, мать их купила, но не успела надеть. Одни из них, – она задрала ногу. – Натягиваю их даже в жару. Мать носила только серые колготки.

– Мне жаль, что это случилось с твоими родителями.

– А мне не жаль. Они жили счастливо и умерли в один день. Разве не об этом пишут в сказках?

– Почему я сижу с тобой и выслушиваю весь твой бред?

– Возможно, потому что ты надеешься написать обо мне книгу. И это неплохое решение. Напиши обо мне. Книга всегда удачна, если автор берет какого-нибудь чудака-человека и описывает его. Возьми того же Сэлинджера с его Холденом Колфилдом или Трумена Капоте с Холли Голайтли.

– А ты читаешь?

– А что мне остается? Я не умею писать, зато умею читать. Не читала лишь «Капитал» Маркса, потому что меня не интересуют капиталы.

– Не интересуют? На что ты живешь? Как оплачиваешь номер?

– Ты оплатишь его за меня.

– Сколько ты уже здесь?

– В общей сложности год, может больше, может меньше. Надо проверить книгу регистрации.

– И каждый раз за тебя платят мужчины?

– Иногда и женщины. Сердобольные старушки или уверенные в себе лесбиянки. Мне нравятся лесбиянки. Их одеждой можно поживиться. Они в основе своей – стройное племя. Обувь у них потрясающая. На низком каблуке, зато из великолепной кожи. Их ботинки – легенда. И мне удавалось несколько раз стащить парочку с бесчувственных тел. Так говоришь, ты бухгалтер? Раз уж мы заговорили о деньгах…

– Бухгалтер-экономист, если быть точным.

– А, ну да… бухгалтер должен быть точным. В этом его сила. И сколько ты проработал бухгалтером-экономистом?

– Пятнадцать лет.

– И вдруг решил стать писателем? Так не бывает. Писатели – молодые парни в вязаных шарфах, а ты старикан по сравнению с ними. А сколько книг ты написал?

– Пока ни одной.

– Самое лучшее время. Потом, когда ты напишешь первую, вторую, третью, десятую книгу это время будет уже не вернуть. Ты будешь вылит на бумагу, выкручен до капли. Форма, жанр – вот и все, что можно будет сказать о тебе. И тогда поймешь, что ты потерял.

– Что ты в этом понимаешь?

Она дернула плечами:

– Ничего. И какую книгу ты хочешь написать?

– О дружбе, о рыцарстве. Почему-то мне кажется, что именно такой книги сегодня не хватает.

– Ты ошибаешься. Не нужны сейчас никакие книги.

Из тумана выплыл аптекарь. Держался он за прилавок. Рукавицы драконьей кожи колыхались от смеха, едва не спадали с рук от нервной тряски:

– По одиннадцать тысяч розог каждому! – повелел он. И на Аркадия посыпались удары.

***

В скромной гостиной, обложенной голубыми диванами и подушками, несколько гостей высказывались в один голос:

– Метафизическая живопись – чушь несусветная. Чудаки в деловых костюмах и фехтовальных масках! Мне кажется, художники думают, что можно намалевать все, что душе угодно, если ты знаменит, пипл схавает.