Ферзь – одинокая фигура

Мы провели вместе полтора года. Никто не догадывался, что мы – пара. Мы постоянно бывали на виду у друзей и однокурсников, при этом ухитрялись общаться так, что никто другой не понимал наших кодов. В ничего не значащий треп вкладывали вторые, третьи, четвертые смыслы – до такой глубины, в какую никто, кроме нас, не смог бы нырнуть. Назначали друг другу свидания, говорили комплименты и нежности, а окружающие слышали обсуждение сериала или концерта. Перемывали кости кому-нибудь, метали в него шпильки – а он стоял рядом и улыбался, уверенный, что мы говорим о политике…

Мы не смогли бы сказать, кем друг другу приходимся. Друзья?.. Любовники?.. Парень и девушка?.. Близкие люди?.. Все звучало до отвращения узко – будто пытаешься впихнуться в водосточную трубу. В интернете ходила шутка, я первым нашел ее и переслал Марине. «Малоизвестный факт: на самом деле, живых людей осталось всего 23, и вы – один из них. Все, кого вы видите, – роботы. Их задача – сбить вас с толку и помешать найти остальных 22 человека. Вам одиноко? Вам и должно быть одиноко». Марина пришла в восторг: это было лучшее возможное определение нас. Мы оба – из числа двадцати трех.

Мы любили игры. На пятом курсе академии их была масса. Пошли прикладные дисциплины, для зачета по каждой нужно было набрать сколько-то игровых баллов. Большинство игр сводилось к тому, что студенты делились на команды, каждая имела целью добиться чего-нибудь от противоположной команды. Ресурсы – два-три часа времени и весь арсенал приемов пситехники. «Захват заложников», «следователи и подозреваемые», «кораблекрушение» – это простенькое. Более забавные – например, «инквизиция»: группа обязана выбрать и «сжечь на костре» пятерых ведьм. Баллы теряют умершие, но также и те, кто назвал вслух чье-нибудь имя. Необходимо сманипулировать всей группой так, чтобы был выбран кто-то другой, не ты. Или – «зомби-апокалипсис». Среди группы изначально есть трое зомби. Чтобы заразить кого-нибудь еще, мертвецы должны спровоцировать его на некое действие (например, почесать затылок). Разумеется, ни личности зомби, ни заразительное действие здоровым не известны. Чтобы выжить и заработать баллы, нужно это выяснить. Однокурсники знали: если мы с Мариной в одной команде – победитель уже известен. Марине великолепно давались социальные техники, мне – аналитика. «Эй, этих двоих давайте в разные команды, а то нечестно!..» Несчастных живых мертвецов мы переловили минут за десять, с одной только жертвой из числа здоровых.

Но тех игр, что давались в академии, нам не хватало. Выдумывали свои. Смотрели вместе головоломные триллеры, останавливали на самой отчаянной ситуации: «Что бы ты делал на месте героя?.. Как бы выкручивался?» Или… Или просто в какой-нибудь момент говорили друг другу: «Стоп! Вот сейчас угадай, что я думаю». Из карточных игр мы любили преферанс, из компьютерных – «Героев меча и магии». Из мест для прогулок – Кирилловскую рощу днем и Андреевский спуск – ночью. В театр ходили на гротеск или омерзительное современное искусство – чтобы потом всласть поплеваться. В кино – на фантастику или ужасы, и оба жаловались, что никак не выходит как следует испугаться…

Я первым признался в любви. Был осенний золотистый вечер, мы стояли на террасе у арки Дружбы Народов, смотрели через Днепр на левый берег – весь в огнях, на Пешеходный мост – светящуюся ленту поперек темени реки… Мариша слишком смешлива для романтики, а Мари – слишком холодна, но в такой вечер никак нельзя было не сказать.

– Я люблю тебя, милая.

– Тссс! Не говори такого, пожалуйста. Ни сейчас, ни потом.

– Это правда, вот и говорю.

– Любить можно человека. Я – пришелец.

– Я точно знаю, кого люблю – тебя.

– Прошу тебя, не говори. Любовь – для равных. А я…

Так это было сказано, что я захотел немедленно применить весь арсенал утешений, изобретенный человечеством. Беспощадная лесть, текилла с лимоном, секс до потери рассудка, самоуничижение на пару, а после – на пару же истерический хохот… Масса средств существует для подобных ситуаций, и многое мы вскоре испробовали. Но Марина так и осталась при своей мысли: ее нельзя любить, ведь она – не человек. И сама она любить не умеет. Чувство, которое можно включить и выключить – это не чувство. Однако в ее глазах я часто видел то, что противоречило словам.

Мы были пугающе разными, но меж нами сложился некий баланс сил и слабостей. Я лучше анализировал – Марина зорче видела. Я тоньше чувствовал – она лучше владела собою. Я был лучше как ученый, она – как практик. Она легко входила в контакт с людьми, но грызла себя в вечном внутреннем конфликте; я, напротив, был с собой в мире, но недолюбливал людей. Мы не обсуждали планы на будущее и не фантазировали о рангах, которые получим. По некому молчаливому согласию мы верили, что оба станем ладьями. Я – потому, что лучший аналитик на курсе. Она – потому, что это будет презабавная шутка: сделать ладьей шизоида. Марина говорила: