Фестиваль

– К порядочным, но чтобы давали. А то что же получается. Мы сейчас купим вина, еды. Они все выпьют, съедят, а потом скажут: «А мы не даем!» Это же безобразие! – Лабухов залпом выпил то, что себе налил минуту назад. На глазах у него появились слезы: – А вообще, все это мерзко, потому что… Потому что русские женщины всегда отличались красотой и чистотой. У женщины или девушки всегда должен быть обязательно выбор: или семья, или работа. Было бы замечательно, если бы женщина до сорока пяти лет больше сил тратила на воспитание молодого поколения в семье. А уж потом начинала бы работать. Сначала несколько дней в неделю, а потом все больше и больше. Нельзя надевать на женщину спецовку, кирзовые сапоги. Или давать в руки кувалду.

– О! Кстати о кувалде. Помнишь Тамарку Клейман, которая пишет афоризмы? Давай ей и позвоним! Она живет одна где-то в Бибирево.

– Ну да. Сейчас помоем шею бензином – и на танцы в Лианозово. Витя, ты же не гегемон. Поближе ничего нет? Нет? Ну, тогда звони Тамарке, на крайняк и она сойдет.

Автомобиль «Волга», арендованный приятелями до Бибирева, выглядел так, словно недавно вышел из зоны боевых действий, а его водитель – просто из зоны. Тачка дребезжала всеми своими внутренностями, было удивительно, как она вообще передвигается в пространстве. Вероятно, целеустремленность водилы, его неумеренная жажда денег, помноженная на энтузиазм самой тачки как механического индивидуума с цельной автомобильной аурой давала возможность ехать.

Но у светофора на пересечении Дмитровского шоссе с каким-то переулком этот альянс дал сбой, и вместо того, чтобы затормозить, «Волга» со всего размаху шарахнула в зад маршрутному такси.

Из-за руля маршрутки вылез огромный толстый грузин и, ни слова не говоря, стукнул в ухо водителю «Волги», который тут же, присев на корточки, стал причитать:

– Ой-ой-ой…

Особенное негодование дикая расправа вызвала у поэта-песенника:

– Наших бьют!

Зря Виктор Контушовкин пытался всячески урезонить приятелей, обхватывая туловище то одного, то другого, сдерживая движения – ничего у него из этого не вышло.

С противоположной стороны на помощь грузину из микроавтобуса вылезла парочка крепких молодцев, яростно кричащих, что они опаздывают на работу, и явно намеревающихся поучаствовать в надвигающейся потасовке.

Слово за слово – хреном по столу… К драчунам уже бежали два сотрудника ГАИ, наблюдавшие инцидент с самого начала. Они не вмешивались, потому что во время столкновения делили деньги, только что экспроприированные у других автолюбителей. Но сейчас они все поделили и поэтому были совершенно свободны.

– Документы! – строго потребовал один из них.

Лабухов предъявил удостоверение редакции «Литературная мозаика», Контушовкин – книжечку Союза писателей России, а Ондрух – какую-то справку вкупе с военным билетом, где была указана его негодность к строевой службе.

– Кто?! Литераторы. А почему так плохо одеты?

– Что значит «плохо»? – обиделся Лабухов. – Живем по средствам, в отличие от некоторых. Между прочим, вот этот человек – Витя Контушовкин – написал текст песни «Зайка моя»

– Что это еще за «Зайка»? – не понял мент.

В его голосе было столько металла, чувствовались такая опасность и угроза, что друзья поняли: этот момент – определяющий. Контушовкин ритмично начал чеканить:

– «Зайка моя, я – твой тазик. Ручка моя, я – твой глазик…»

Ондрух и Лабухов в это время стали делать судорожные движения, состоящие из приседаний, подпрыгиваний на месте и размахиваний руками. Сие действо настолько поразило обоих стражей порядка, что для дальнейших разборок они оставили одного невезучего водителя «Волги», а плохо одетые писаки были отпущены с миром.

К Тамаре Клейман они все-таки доехали. Правда, у нее на кухне уже сидел какой-то мужик, но в этом, по мнению Евгения Алексеевича Лабухова, не было абсолютно ничего страшного.

– Слушай, Тамарка, я тут готовлю сборник иронических стихов. Ты бы подбросила чего. Куда ж мы без тебя.

– Женечка, ты же знаешь: я пишу только афоризмы и миниатюры.

– А ты их зарифмуй…Ну выдай что-нибудь из последнего.

– Пожалуйста. Какой стол – такой и стул.

– Евгений Алексеевич снисходительно улыбнулся и попросил:

– А еще?

– Пожалуйста. Планы на завтра: завтра поеду на Лубянку. Кого-нибудь сдам и чего-нибудь себе куплю.

– А вот это – замечательно!

Возбужденная Клейман не удержалась и продолжила:

– Вопрос историкам: ведь если Рейхстаг поджигают – значит, это кому-нибудь нужно?

Не дождавшись ответной реакции, она грустно уткнулась носом в плечо сидящего рядом человека, а потом, неожиданно громко взвизгнув, пояснила:

– Вспомнила! Есть, есть у меня поэтическая вещь. – И она с воодушевлением прочитала: – Из Чайковского: а под романсы Ильича… – здесь она сделала паузу, – …всем захотелось Кузьмича.

– Фу, какая мерзость! Слушай, извини, я забыл, как зовут твоего знакомого.

– А ты и не знал. Вы, как ворвались, сразу водку пить стали. Даже не познакомились. Совсем запугали человека.

– Да я чего… я – ничего… – сказал знакомый Тамары Клейман. – Я со всем нашим удовольствием.