Февраль - кривые дороги

На станции тускло светил фонарь. Настя постояла перед окном низенького станционного строения, посмотрела на стойку буфета с трехведерным медным самоваром и на деревянный диван у стены темно-бурого цвета. Все оставалось таким же, как было год назад.

Поправив поудобнее свою ношу на плече, она зашагала по вымощенной булыжником улице, давно не ремонтированной и потому неровной.

Одиннадцатый час вечера, а в городке словно все вымерло: сошедшие с Настей пассажиры куда-то незаметно разбрелись. Из палисадников вкусно тянуло дымком от затухших костров; рачительные хозяева сжигали в них листья, готовили сады к весне.

Завтра, если мама с теткой Акулиной догадались приберечь ей эту работенку, она сама соорудит костер: отчим научил ее в любую погоду разжигать костры.

Оставалось пересечь Горскую улицу, и тогда будет виден дом тетки Акулины в облетевшем саду.

Настя прибавила шагу — вот они знакомые контуры яблонь, железная ребристая крыша. Пора бы уже подать знать о себе Найденышу.

«Что же ты молчишь, собачина, неужели позабыла, как звучат мои шаги?»

Настя звякнула крючком калитки, позвала:

— Найденыш, Найденыш!

В ответ ни шороха, ни звука. Широкое отверстие собачьей будки зияло пустотой. Даже запах псины выветрился. Горькая догадка обожгла душу. Она поискала глазами, куда опустить свою ношу, приблизилась к скамейке.

...Настя сидела сгорбившись, в глубоком унынии. Нерадостным получилось свидание с родиной, будто оторвали у Насти вместе с собакой кусочек сердца! Девушка понимала — мать не виновата, и все же медлила, не заходила в дом, ждала, пока уляжется первая острая боль, чтобы ненароком не сорвалось с губ слово упрека.

— Настя, Настенька, это ты? — донеслось с крыльца. Стежка света упала прямо на нее. — Что же ты сидишь там? — Ксения Николаевна спускалась со ступенек.

Мать обняла дочь за вздрагивающие плечи, крепко прижала к себе.

— Поверишь ли, я сама извелась вся... Последним кусочком хлеба с ним делилась. Но ты же знаешь, он большой, ему много нужно. А ему уже цепь носить стало не под силу... Пристрелили в лесу, там и закопали.

Я потом сходила, бугорок отметила. Если хочешь, покажу. Ну поплачь, поплачь, может, полегчает.

Ксения Николаевна лишь сейчас как следует разглядела дочь. На пользу пошел год ее Настеньке: пополнела, порозовела, точно наливное яблоко. Продолговатым лицом, повадкой, русыми волосами — вся в отца.

Прибежали поздороваться тетка Акулина с сыном, потом пришла познакомиться его жена.

Настя ходила по небольшой боковушке, наслаждаясь позабытым уютом.

Фикус в кадке вытянулся чуть ли не до потолка, глянцевитые темно-зеленые листья его тускло поблескивали.

В уголке Насти за ширмами все на своих местах: полуовальный стол на фасонистых ножках, у стены железная кровать с матрасом, набитым сеном, белое кружевное покрывало, связанное руками мамы.

Сено в матрасе свежее, никем не примятое. Настя легла и тут же провалилась, будто в душистый рай.

Едва прикрыв глаза, Настя увидела себя и Маню в поле у каемки Высочевского леса. Они в одинаковых сарафанчиках, им привольно, весело. Не знающие все лето обуви загорелые ноги шагают по едва приметной, теплой от солнца, тропке. В круглой корзинке у них ломтики хлеба, бутылка с водой, зеленые перья лука. Они могут идти далеко, до тех пор, пока виднеется золотистый купол церкви, да и с Марией нечего бояться.

— Настя, Настенька! — мать осторожно трясла дочь за плечо. — Проснись, у нас гостья. Тоня приехала, — добавила она шепотом, — дочь Родиона Гавриловича.

В комнате чуть развиднелось. Над кухонным столом горел свет, топилась русская печь. За столом сидела девушка. Она встала навстречу Насте.

— Здравствуй, в Москве почти не видимся, хоть и живем в одном доме, так я за тобой следом примчалась...

— Молодец, правильно сделала, — проговорила Настя, безропотно выдерживая Тонины лобзания.

Тоня выглядела очень нарядной: на ней была пушистая кремового цвета кофточка («Из торгсина, не иначе», — отметила про себя Настя) и темно-синяя юбка колоколом. Светлые волосы закручены на затылке в замысловатый узел.

— Ну, рассказывай, как живешь, как проводишь время? — наступала гостья, будто они давным-давно были подругами и поверяли друг другу девичьи тайны.

— Хорошо живу: учусь, работаю, — охотно отвечала Настя, неожиданно припомнив себя маленькой замарашкой, на которую дочь отчима когда-то смотрела свысока.

Антонина, словно поняв что-то, прервала разговор, принялась рассказывать о себе: служит она по-прежнему машинисткой в учреждении, среди старых дев, тоска смертная. Что касается подруг — шаром покати: одни ей не по душе, другим — она.

Тоня улыбалась, и на ее бледно-розовых щеках появились ямочки.

Она привезла мачехе подарок: кашемировый отрез на платье из старых запасов, кулечек муки. Соскучилась по родине, а тетка наказывала побывать у отца на могиле.

За завтраком Настя рассказала про литкружок, про своих друзей и подруг.

У гостьи в глазах запрыгали завистливые огоньки.