Февраль - кривые дороги

— Пусть они уйдут, пусть скорее уйдут!

С этой ночи Настенька стала заикаться, часто плакать во сне, и Ксения Николаевна с Марией очень боялись, как бы девочка не осталась заикой на всю жизнь.

Г Л А В А II

Пятистенный дом после отца «проедали» по частям. Сначала продали одну половину, потом вторую, а сами теснились в кухне с окном на задворки. Оставалась, правда, еще рига, отцовское наследство дочерям, что досталось при разделе, но ее никто не покупал, как отписывал из деревни племянник Дмитрия Михайловича. Одно расстройство получилось с этой ригой! Узнав о неожиданном наследстве, старшая дочь чуть ли не пешком готова была отправиться на родину отца, подбивая для повады Настю.

Ксения Николаевна строго-настрого запретила даже думать о таком походе не в один десяток верст.

— Поднакопим деньжонок на поездку, тогда все вместе тронемся, вот дай сроку, — сулила она Марии. — Ты уж послушайся меня, потерпи.

Мария послушалась. После гибели отца половину забот в семье она взяла на себя. Полы ли помыть, дров ли наколоть — Мария все умела. Лишь бы мать не подумала привести отчима, о чем как-то намекнула ей соседка тетка Акулина.

— Ксения-то ведь еще молодая женщина!

Небогато жилось на материн непостоянный заработок. К тому же она часто прихварывала, и если бы не помощь городских властей мукой, дровами на зиму — семье совсем бы приходилось туго.

Но дочери росли, хотя и на скудной пище, здоровыми. Спасал свежий воздух и лесные припасы.

Сестры жили в большой дружбе. Старшая неутомимо покровительствовала младшей: шила Насте кукол, клеила игрушечную мебель из картона, иногда приносила щенят разной масти и разных пород.

Украдкой от матери сестры держали их в закутке сарая, если было лето, зимой ухитрялись прятать за печку, но ненадолго, конечно.

Ксения Николаевна чуть не в тот же день узнавала о новой «животине» в доме и, заглянув в наполненные страхом и мольбой глаза своих собаколюбивых дочек, только рукой махала.

Щенки были прожорливы и по молодости не отличались чистоплотностью. Потерпев немного, мать украдкой куда-то сбывала их.

И тут характер дочерей проявлялся по-разному: у Насти краснели глаза от слез, Мария переставала говорить с матерью.

Вместе сестры ничего не боялись: ни темноты, ни драчливых мальчишек, и могли в любой час ночи, при любой погоде отправиться к церковному кладбищу.

Мария не пропускала ни одного происшествия в городке — тотчас бежала с ватагой ребятишек туда, где что-нибудь происходило. Иногда Настенька увязывалась за ней, и если уставала, то старшая терпеливо тащила ее на закорках до самого дома.

— Ну, заявились, путешественницы! — говорила в подобных случаях мать и усаживала дочерей за стол. — Проголодались небось!

Толченая картошка, сдобренная молоком, уписывалась за обе щеки.

Еле дотянув седьмой класс, Мария пошла работать. Была безработица, но бойкую девочку пристроили курьером в уездный отдел народного образования, прикрепили к столовой, откуда Мария носила домой свой жидкий фасолевый суп. Но уже ничто не могло спасти семью от назревающих перемен. Сбывались когда-то напугавшие сестер слова соседки, что мать еще может выйти замуж, хотя дочерям Ксения Николаевна пока еще ничего не говорила. Но все было ясно и так. К ним зачастил гость — Родион Гаврилович Самохин. Вдовец, домовладелец, хозяин обувной палатки в торговом ряду.

— Буржуй он, ты понимаешь, Настя? — втолковывала Мария сестренке и принципиально не притрагивалась к ирискам «Кис-кис», которые гость завел обыкновение приносить им в небольшом пакетике. — Ну и удружила нам маманя!

Мария сама первая однажды заговорила с матерью. Волнуясь она сказала ей:

— Я не имею права распоряжаться твоей жизнью — выходить тебе замуж или нет. Но, мама, пойми, за кого? Мы с Настюшкой не согласны... Самохин — отживающий элемент. Дадим вот нэпачам по шапке, и загремит он вверх тормашками... И ты с ним, значит, вместе?

Ксения Николаевна, давно ожидавшая этого разговора, была готова к нему. Лицо ее стало холодным, замкнутым.

— Молоды еще мать учить. Поживите-ка с мое! — и чтобы пресечь всякие попытки дочерей к дальнейшим разговорам на эту тему, принялась шить себе подвенечное платье.

Ксения Николаевна считала, что ей повезло. Надоело перебиваться с хлеба на воду, да и недолговечно бабье счастье: вон уже в черных волосах седые паутинки россыпью. Спасибо еще, что фигурой поджарая и смуглый румянец на щеках, несмотря на лишения.

Пугала Ксению Николаевну дочь Родиона Гавриловича, Тоня, на два года постарше Насти. При первом визите будущей мачехи она не пожелала выйти из своей комнаты, и, пока они один на один сидели с Родионом Гавриловичем за столом, через дверь, не переставая, доносился плач.

Ксения Николаевна, наконец, не выдержала, потянулась за косынкой. Губы ее собрались в оборочку.

— Извини, Родион Гаврилович, но с таким началом у нас с вами жизни не наладится. Вашей дочке я не хочу вставать поперек пути. Бог с ней...

Рябое лицо хозяина покрылось испариной. Он поднялся со стула, загородил дорогу.