Читаем Февраль - кривые дороги полностью

— Я считаю, у тебя недурно получается, — похвалила Клава Филиппа и рассказала в свою очередь, как она одолевает немецкий язык в классе.

— Вот закончишь ФЗУ, и мы поженимся. Не возражаешь? — бухнул Клейстеров и сам испугался, что вышло топорно и не совсем кстати, не обиделась бы?

Клава отделалась молчанием, снова схватившись за альбом, точно не слыхала или не придала значения его словам.

Это задело Филиппа, он помрачнел. Наступило неловкое молчание.

— Слушай, я же угостить тебя должен! — вскакивая из-за стола, воскликнул он, вспомнив про обязанности хозяина. — Но только, кроме сметаны, у меня ничего нет, — и сокрушенно добавил: — Представь, все карточки отоварены.

— Представляю, — насмешливо согласилась Клава, измеряя Филиппа взглядом с головы до ног. — Длинный, еды много надо.

Неловкости между ними как не бывало. Филипп воспрянул духом, напомнил:

— Ты, Клава, не ответила на мой вопрос...

— И не отвечу, — решительно отвергла Клава, не отводя глаз. — Я крестьянская дочь и человек, если хочешь знать, обстоятельный: не люблю забегать вперед! А мы с тобой еще так мало знаем друг друга. Ну и потом... — Клава слегка замялась. — В мои планы не входило раннее замужество. После ФЗУ поучиться бы еще хотелось. Да и тебе не помешало бы!

— Чур, ловлю на слове: ты согласна! — вскричал Филипп, обнажая, в улыбке свои неровные, но крепкие белые зубы. — Насчет срока — столкуемся. Я на все готов!

«Ну, столкуемся так столкуемся! Много еще воды до тех пор утечет!» — подумала Клава и вдруг, бросив взгляд на стенные часы, смешно ойкнула.

— Ой, да я на комсомольское собрание могу опоздать!

— Я провожу тебя, мне по пути, — весело отозвался Филипп и, не удержавшись, докончил: — Отныне я твой постоянный провожатый, верный защитник и друг!

Г Л А В А  XXIX

Приглашение многотиражки провести всем литкружком выходной день за городом, в доме отдыха, Настя приняла с удовольствием.

Весна в столице это совсем не то, что в ее родном Подмосковье: ни прилета птиц, ни того, чуть увлажненного оттаивающей землей воздуха, по утрам прозрачно-холодноватого, днем пронизанного солнцем, янтарного отлива! А по-весеннему ослепительно синеющий лес вокруг городка, опоясанный размягченными непроходимыми дорогами, который всегда почему-то настраивал Настю на ожидание радостных свершений в ее судьбе!

«Один день, да мой!» — весело думала Настя о завтрашней поездке за город, наглаживая в дорогу платье.

Она не сразу сообразила, что на вылазку наверняка поедут и Коптев со своей половиной, а когда поняла это, то было уже неудобно отказываться. Да и что в самом деле, разве она боится их? Просто ей не доставляет никакого удовольствия лицезреть эту парочку!

«Постараюсь не замечать их, вот и все!» — сказала себе Настя, но тут же подумала о кружковцах. Будут втайне жалеть ее, сочувствовать. Одним словом, как ни крути, а выходило нехорошо: себе внушай, другим доказывай. Кажется, чего бы проще: взял Федор да и укатил со своей красоткой в родные края!

Утром — надо же случиться такому! — в трамвай, который вез Настю к вокзалу, подсела чета Коптевых. Не успела Антонина оглядеться, как перед нею вскочил парень, уступая место. Она села, снизойдя до кивка головой ему и заодно Насте, затем уставилась в окно.

Настя с Федором стояли. Рукопожатие их, первое с тех пор, как он был женат (Настя точно помнила это), затянулось. Федор словно не собирался расставаться с ее рукой. Он молча просил у нее прощения за тот позорный день в кабинете партсекретаря ячейки учебного комбината, после которого Настя при случайных встречах едва кивала ему и тотчас проходила мимо.

«Все правильно, Федька!» — уныло говорил себе Коптев, и сам старался избегать ее.

Литкружок Федор теперь посещал редко, а когда приходил, то сидел там мрачным сычом, украдкой наблюдая за Настей. Как это ни прискорбно, он больше не существовал для нее!

Настроенная отчужденно, особенно в присутствии Антонины, Настя поторопилась отнять свою руку у Федора и отодвинуться подальше, тем более что в трамвае было полно народу, и ей ничего не стоило сделать вид, будто их невольно оттеснили друг от друга.

За окнами электрички, куда все дружно ввалились, потянулись поля, еще кое-где покрытые тонким серым слоем несошедшего снега, пустые дачи с заколоченными окнами.

Настя смотрела и думала, что здесь все не так, как у них в городке.

Володя Ивлев сидел рядом, предпринимая напрасные попытки отвлечь Настю от окна. На голове у него была новая шляпа из сукна, по форме напоминающая цилиндр.

После завтрака в доме отдыха кружковцы высыпали на улицу и пошли в глубь леса, подтрунивая над цилиндром Ивлева, который достался ему, вероятно, от прадеда!

Володя сердился, уверял, что шляпу купил недавно в магазине у Крестьянской заставы! Ему не верили и позвали Настю рассудить их. Настя не сразу подошла, плохо понимая, зачем понадобилась: она была в растерянности и не знала, как объяснить поведение Федора... Оставив жену в доме отдыха за картами с каким-то любителем перекинуться в подкидного, Коптев повсюду ходил за Настей, искал ее взгляда, улыбки!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза