Читаем Февраль - кривые дороги полностью

В одиннадцатом часу будущий юрист, как видно заскучав, засобирался домой. Его не удерживали.

Уходя на покой, хозяйка сказала девушкам:

— Заночуйте у нас: мне поваднее и вам не трястись по трамваям в ночь-полночь.

Вскоре раздался осторожный стук в окно, это был Филипп.

— Еду — гадаю: ждете — не ждете. Напарник уверял — напрасно, мол, давно домой подались. Завидует мне, где познакомился с такими кралями? Чур, чур, это его выражение! — заметив пробежавшую по лицу Клавы тень неудовольствия, поспешил поправиться он. — Представляете, голоден за двоих... У меня всего несколько минут.

— Тогда марш к умывальнику и садись, — совсем как жена распорядилась Клава. — Да сними ты с себя свою упряжку!

— Слушаюсь! — посмеиваясь отвечал Филипп, а пальцы привычно расстегивали ремень.

И вдруг за какую-то долю секунды все переменилось. Вскрикнув:

— Ой, смотри, смотри, падает! — Клава в ужасе пятилась назад от сползавшего с ремня нагана.

Филипп сделал попытку удержать оружие, но не успел, наган вылетел из кобуры, ударился об пол. Прозвучал выстрел, пробив маленькую коричневую ранку в половице.

В наспех накинутом халате, перепуганная хозяйка приоткрыла дверь своей комнаты.

— Господи, кто стрелял? — пролепетала она, переводя глаза с жильца на девушек. — Я чуть задремала...

— Никто не стрелял, Маргарита Васильевна, вам послышалось, — с полным самообладанием возразил Филипп.

Женщина вопросительно оглядела молодых людей: лица их были спокойны, даже, может быть, чересчур,

— А вы не поссорились? — на всякий случай спросила она, уже сомневаясь, был ли то выстрел или какой-то похожий на него звук.

Настя пожала плечами.

— В жизни не ссорились, да и причины на то нет.

— Как нет? — подхватила Клава, воинственно упирая руки в бока. — А если я приревную своего ненаглядного Филю?

— Померещилось, стало быть, извините, — улыбнулась Маргарита Васильевна и закрыла дверь.

— Филипп, тебе ничего не будет за это? — понизив голос, спросила у жениха Клава, указывая глазами на след пули в полу.

— За дырочку в деревяшке?

— Да, но как он мог выстрелить? — не отставала Клава.

— Ты о нагане? Вероятно, по собственной инициативе просалютовал в мою честь, — отшутился Филипп, усаживаясь за стол.

Быстро съев все, что Клава щедрой рукой положила ему на тарелку, он потребовал добавки с видом ничем не озабоченного человека, больше всего беспокоясь сейчас о том, чтобы скрыть от девушек свое потрясение случившимся. А ведь никакого выстрела, разумеется, не было бы, не забудь он час назад после чистки злополучного нагана поставить его на предохранитель!

В милиции это происшествие будет расценено как ЧП.

— Не скучали здесь без меня? А как вам мой дружок пришелся? — между тем говорил Филипп. — Парень он видный, завлекательный.

— Без ума обе. Особенно я!

— Учту, Клавочка, больше он ко мне ни ногой... — вытерев рот салфеткой, Филипп встал. — Спасибо, накормили.

На прощание он пожал девушкам руки. Странно, но Клавино рукопожатие всегда действовало на Филиппа успокаивающе, оно как бы внушало ему: «Я надежный, крепкий человек, на меня можешь положиться!»

«Да, славная, очень славная!» — всякий раз соглашался Филипп.

И сейчас он подумал: «Выкручусь, ничего страшного...»

Он вопросительно посмотрел в небольшие, очень блестящие, карие глаза девушки, невольно ища в них сочувствия и поддержки.

— Не тревожься, все обойдется! — шепнула Клава, видно, понимая куда больше, нежели Филипп предполагал.


По тому, как человек, попавший в беду, выпутывается из нее, — Настя твердо верила — можно правильно судить о силе его характера: стоящий он или размазня.

Узнав от знакомого милиционера, что Филипп после дежурства взят под арест и сидит на гауптвахте, Клава, несмотря на все уговоры, объявила, что идет действовать и что не в ее принципах оставлять любимого парня на произвол судьбы.

Все девушки и Настя в том числе горячо одобрили ее.

Возвращения Клавы прождали долго, гадали: поможет ее заступничество или нет?

Порог барака Клава переступила молча, молча кивнула всем, направляясь к своему топчану. Непривычно серьезное и строгое выражение ее лица напугало девушек.

— Что, Кланечка? — тихо спросила Настя.

— Плохо. Виделась с начальником милиции, принял меня как невесту. Уж стыдил, стыдил... Подвела, дескать, лучшего работника милиции! Ему вменяется два проступка: самовольный уход с поста и выстрел! Филипп утаил правду, как он произошел, не хотел впутывать нас с тобой. Ну я, естественно, рассказала... — Клава потупилась и замолчала.

Девчата терпеливо ждали, когда она заговорит снова.

— Повеселились, называется! — горько воскликнула Клава, ничком бросаясь на топчан. — Дурень влюбленный, что натворил из-за меня! Разве мы знали с тобой, Настя, милицейские порядки. А он знал и все же не побоялся уйти с поста!

— Странно ты заговорила, Клавдия... Слушаю и не узнаю, ты ли это?

— Я, я, — закричала Клава в лицо подруге и заплакала, приговаривая: — Теперь прощай курсы, институт прощай, посылают лучших из лучших, а он первый от хвоста...

— Ну, если дело в одном институте, еще не так страшно! — сердито возразила Настя. — Не реви.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза