Февраль - кривые дороги

— В том-то и дело, что не в одном! Тюремным заключением поначалу грозили. А я сказала, чтобы и меня посадили. Тогда начальник и спрашивает: значит, любишь? Я выговорить не могу, только головой киваю. Успокойся, говорит, своими силами на первый раз прожучим твоего именинника. С тем и ушла. Томится сейчас мой горемычный Филя на воде и хлебе, — всхлипывая, договорила она, растирая слезы по щекам.

— Чудачка ты, Кланька, то тюрьма, а то гауптвахта, — заметил кто-то из девушек. — Радоваться нужно, что не зря хлопотала.

— Я и радую-ю-сь! — смеясь и плача одновременно, выговорила Клава, усаживаясь на топчане. — Нет, вы подумайте, какого рыцаря из себя корчил! Ни про именины, ни про меня с Настей словом не обмолвился, хотя дежурство у него было как снег на голову, внеочередное. Завтра начальник велел нам с тобою, Настенька, к одиннадцати к нему явиться.

— Хорошо, но с уговором: без рыданий.

— Да уж, Кланя, уймись, — вступились девушки. — На тебя это не похоже!

Г Л А В А XXXII

Бригадный метод проработки материала в группах был неожиданно отменен к концу учебного года, о чем неутешно жалели, гневно роптали на возврат к старине слабые ученики, обленившиеся от беззаботной жизни. Мало того, пострадала, как считали те же «слабаки», и вся группа в целом: теперь уже самолично, а не при помощи голосования каждый педагог получил право ставить ученику ту или иную отметку, и она не подлежала обсуждению. В силу вступили привычные по семилетке «неудовлетворительно», «удовлетворительно», «вполне удовлетворительно».

Настя Воронцова приняла как должное эти нововведения, они ничего не меняли в ее жизни. Клава Кузнецова, наоборот, была недовольна ими, ибо ее отметки сразу заметно снизились. Пришлось всерьез заняться теорией.

В Клаве заговорило тщеславие, она все свободное время стала проводить за уроками, а Настя не пропускала ни одного занятия литкружка ни при заводской многотиражке, ни при «Фронте фабзавучника», где шло у нее негласное соревнование с одним начинающим поэтом, напечатавшим свои стихи в журнале. К тому же она по-прежнему, несмотря на Клавины предостережения пощадить себя после болезни, вставала в шесть утра. Эти часы до начала занятий Настя неизменно посвящала литературе.

Иногда недосыпание давало о себе знать, и тогда Настя, махнув рукой на домашние задания, спозаранку забиралась в кровать. Ни разговоры, ни свет не мешали ей.

Зато на уроках в ФЗУ Настя старалась быть предельно внимательной, чтобы на лету понять все и запомнить. И это выручало ее. Но однажды, когда Настю вызвали отвечать к доске по механике, она запуталась в простых примерах, заданных на прошлом уроке на дом, а приглашенная ей в помощь Клава запросто решила их.

— Не ожидала от вас, Воронцова! — выводя в журнале жирный «неуд» против Настиной фамилии, проговорила педагог, к которой ученица не испытывала особой симпатии, а теперь тем более.

Девушка не нашлась, что ответить, не зная куда девать глаза. Оправдываться занятостью — бессмысленно, посещение литкружков не будет принято в расчет. Хуже всего, что несчастный «неуд» случился в конце года, когда подводилась общая оценка, и педагоги, как будто мстя за недавнее безвластие, вели себя особенно агрессивно.

— Вменяю вам, Кузнецова, в обязанность позаниматься со своей подругой, — сказала Клаве «механична», проходя между столами по их ряду.

— Нет, ну как она могла! Ты же почти три недели не посещала занятий, — кипятилась в переменку Клава, вызываясь пойти переговорить с педагогом.

— Не паникуй, пожалуйста, оценку я исправлю.

Клава приумолкла, отлично понимая, что творится сейчас в душе подруги.

Настя, не откладывая, занималась весь этот вечер до глубокой ночи, а утром, дождавшись обеденного перерыва в цехе, поспешила в учебный комбинат пересдавать механику. Вид у нее был решительный и даже гордый. Клава из солидарности семенила за ней, мысленно твердя себе:

«Елочки точеные — вот выдержка! Наматывай, Кланька, на ус, учись!»

Полчаса спустя, кратко и сдержанно, она поздравила подругу с «вудом».

— Не сомневалась! — и крепко пожимая Настину руку, не сразу отпустила ее. В карих, блестящих глазах ее стоял какой-то вопрос, невысказанный вслух.

— Кланечка, ну? — поторопила подругу Настя, зная по опыту, что все равно придется объясняться.

Клава несколько замялась.

— Я вот о чем думаю... У нас в деревеньке такая прелесть, такая прелесть, что все твои болячки после болезни и после Федора как рукой снимет... И мои заодно. Поедем-ка со мной на летние каникулы, а, Настенька? А уж родители обрадуются!

— Нужно у мамы спросить. Ты подумала об этом?

— Подумала, — не растерялась Клава. — Не на все же каникулы, а недельки на две...

— Если мама разрешит, могу и поехать, — пообещала Настя.

— Разрешит, разрешит, позволь мне ей написать!

В цех девушки вернулись минута в минуту, однако мастер, требующий от практикантов усердия, не сдержался от упрека.

— Не на хозяина работаем, на себя! Сознательности нету, а надо бы! Цеха без мерительных инструментов на голодном пайке сидят, а мы по столовым прохлаждаемся...