Февраль - кривые дороги

— Смотри-ка, Настенька, узнал меня! Ах ты, милый мой. Он что, все такой же, с норовом? — спросила она у отца.

— Да, лошак ндравный, — отвечал Константин Петрович. — В деревне уж слушок пустили, мол, неизвестно, кто на ком ездит: хозяин на лошади или наоборот.

— Как так наоборот? — поинтересовалась Настя, усаживаясь в телегу.

— Пересмешник народ, вот и шуткуют. Конь на мне, ясно дело, ехать не может, но норов свой, чертяка, иногда показывает. Бывает, упрется — и ни с места, а ехать позарез надо!

Заметив по выражению лица гостьи, что напугал ее, Константин Петрович поспешно поправился.

— Встречать вас бежал — ну точно на крыльях несся. А уж домой подгонять его не придется. Без кнута дорогу найдет, животина памятливая.

И телега, громыхая колесами, покатила к центру города по неровной мостовой.

Константин Петрович приосанился: вожжи держал на далеко вытянутых руках, будто с трудом удерживал коня-рысака, картуз сдвинул на затылок.

Может, и неказиста его упряжка, вместо тарантаса телега впряжена, зато везет-то кого! Дочь-москвичку, подружку ейную. Обе пригожи, молоды, курс учения проходят. Невесты завидные, тут им по всей округе женихов не сыскать.

Прожили они со своей старухой всю жизнь в избушке на курьих ножках, а у детей другая участь. Сын в армии командиром служит, Клавдюха тоже в люди выходит. Мать дома исхлопоталась вся в ожидании дочери, а только вот насчет приданого зря старая гоношится: не возьмет Клавдия ее подзоров с самолично вязанными кружевами, ни холщовых простыней. Сама себе девка всего накупит: модного, городского.

Завидев царские терема, приспособленные местным начальством под склады для всякой рухляди, девушки соскочили с подводы.

— Ну, раз в охотку — поглазейте, а мы тут с Листиком подремлем чуток, — произнес в напутствие Константин Петрович, поудобнее устраиваясь в телеге.

Вернулись они минут через двадцать, и Константин Петрович покатил, изредка для порядка покрикивая на своего Листика:

— Но, но, не балуй! — и вполне серьезно добавлял при этом: — Соображай, кого везешь!

Жеребец фыркал, вертел головой.

После городской ухабистой улицы потянулась проселочная дорога: ехать стало мягче, но коню тяжелее. Обилие дождей намыло большие колдобины — знай сворачивай, объезжай, а то увязнут колеса.

Константин Петрович слез с телеги и, держа вожжи, пошел по обочине. Коню облегчение, а хозяину разминка!

Проехали одну деревню, вторую. Настя с любопытством рассматривала деревенское житье-бытье. Небогатый здесь край по сравнению с их Подмосковьем. Избушки в нахлобученных шапчонках, палисадники из неровных колышков. Разбитые стекла в окнах затянуты тряпками. Встречаются заколоченные избы.

— Отшумели деревни, обезлюдели. Молодежь в города хлынула, — вздыхал Константин Петрович. — А за нею и некоторые старики не усидели.

Отец Клавы не одобрял отъезда сверстников: старые люди, куда им мыкаться, держались бы родительских углов да родной землицы. Лично он не представлял своей жизни без привычного крестьянского труда среди деревенских раздолий.

В большом селе с чайной посередине, когда-то покрашенной охрой, а теперь облупившейся, Листик остановился безо всякого на то понукания. Константин Петрович усмехнулся.

— Стоянка, стало быть. Транспорт просит отдыха, а мы чайку закажем. Айда, девоньки!

Он приладил Листика в ряд с двумя другими подводами, ослабил подпруги.

Настя не без любопытства потянула на себя тяжелую обитую клеенкой, обшарпанную дверь, воображая, как будет рассказывать на литкружке о своем первом путешествии в глубь России, а может, даже напишет очерк.

В просторной избе с лампой-«молнией» на потолке стояли длинные обеденные столы, покрытые клеенкой: три занятых, три пустовавших. Бочкообразные фарфоровые чайники на столах, расписанные яркими цветами, издавали запах разопревшего чая.

Сахар, съестные припасы у каждого при себе, кто чем богат, тем и довольствуйся.

Клава вытащила мешочек с провизией: бомбошки к чаю, отоваренные по рабочей карточке вместо сахара, баранки цвета слоновой кости и слоновой же крепости.

Константин Петрович посмотрел вокруг себя, покашлял, чтобы привлечь внимание: вот мы какие — московские гостинцы едим!

Чай он пил с блюдечка, издавая при этом всхлипывающий звук. Девушки посмеивались и, хотя обжигали о горячий стакан пальцы, держали форс: столичные жительницы, а это обязывало, даже в глазах отца.

Из окна было видно, как Листик заводил знакомство со стоявшей рядом белой кобылкой, прилаживаясь положить свою голову соседке на шею.

Почаевничав с полчаса, Клава, зная отцовскую слабость к общественным заведениям, заторопила его:

— Пора, папанька, пора!

Отец покорно допил последнюю чашку, рассчитался за угощение.

— Прощевайте покудова! — сказал он трактирщику и вышел вслед за девушками.

Листик зафыркал, сердито заржал, едва хозяин сделал попытку стронуть его с места. Расставаться с белой кобылкой, как видно, не входило в его намерения.

— А ну, кавалер! — прикрикнул Константин Петрович, дергая вожжами. — Пора и честь знать.

Конь осклабился, затопал передними ногами, но не сдвинулся ни на шаг.