Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

— Товарищи! Николаевский вокзал... занят... Прислали для подавления революции... 177-й пехотный полк... Заняли Николаевский вокзал... Сейчас на Знаменской площади с ними сражение... Мне только что сказали... У них броневики, пулеметы... Расстреливают...

В зале стало тихо. Я увидел, как большевики потянулись к выходу. Вдруг, точно в подтверждение услышанного, за окном четко и злобно застучал пулемет. Все оцепенели. В коридоре раздался крик: «Казаки!» Откуда они могли взяться перед дворцом и почему не слышно ничего похожего на перестрелку — никто себя не спрашивал. Топот тысяч бегущих ног был ответом на этот вздорный крик. В битком набитом зале Совета тоже началась довольно постыдная паника. Одни депутаты полегли на пол, другие бросились бежать неизвестно куда.

Никаких сомнений не было: если бы то были действительно казаки или какая-либо нападавшая организованная часть, хотя бы численно до смешного ничтожная, то никакого спасения ниоткуда ждать было нельзя, революцию взяли бы голыми руками.

Положение спас Чхеидзе. Появившись невесть откуда, он, вскочив на стол, свирепо прокричал несколько высокопарных слов:

— Мы сюда пришли для борьбы не на жизнь, а на смерть, и, если будет нужно, мы умрем! Страху не может быть места!

Обычно нерешительный Чхеидзе нашел нужные слова. Любопытен был Керенский, который решительно ничего не мог бы поделать в случае действительной опасности, но который в данной обстановке, пожалуй, сделал все, что ему было доступно. Его поведение в этом инциденте было бы, пожалуй, и правильным, если бы не было немножко смешным. Характерна терминология его выступления (задатки будущего!), которую я, с ручательством, передаю буквально.

Как только раздались выстрелы, Керенский бросился к окну, вскочил на него и, высунув голову в форточку, прокричал осипшим, прерывающимся голосом:

— Все по местам! Защищайте Государственную думу! Слышите, это я вам говорю, Керенский! Керенский вам говорит... Защищайте вашу свободу, революцию! Все по местам!

— Чего орешь-то? — донеслось со двора совершенно отчетливо.— Не видишь, что ли, пулемет пробуем...

Тревога оказалась ложной. Было смешно и немного неловко. Я подошел к Керенскому.

— Все в порядке,— заметил я негромко, но довольно слышно в наступившей тишине.— Зачем производить панику большую, чем от выстрелов?

Я не рассчитывал на такой результат этого замечания. Керенский рассвирепел и громко раскричался на меня, нетвердо подбирая слова:

— Прошу каждого... выполнять... свои обязанности и не вмешиваться... когда я... делаю распоряжения!

Я усмехнулся про себя и во всеуслышание заявил, что приношу гражданину Керенскому свои извинения. Все успокоились и вновь заняли свои места. Появилась и новая группа — Залуцкий, Шутко и еще несколько знакомых солдатских лиц из тех, кого я уже видел в Белом зале. Один из них, взобравшись на стол, начал:

— Мы собрались... нам велели сказать... Офицеры скрылись... Чтобы в Совет рабочих депутатов... велели сказать, что не хотим больше служить против народа... присоединяемся к братьям рабочим, заодно чтобы защищать народное дело... А приказ Родзянко — контрреволюция... Хочет выдать нас офицерам... чтоб всех постреляли... Общее наше собрание решило... не подчиняться... винтовки не отдадим... Только Совета будем слушаться... Общее наше собрание велело приветствовать...— уже совсем упавшим голосом говорил делегат первую в своей жизни речь, а со всех концов зала неслось:

— Правильно! Только Совет признаем! Сжечь приказ Родзянко! Долой думский комитет! А куда Совет смотрел?

Я поспешил протиснуться к Чхеидзе. О моем разговоре с Залуцким он уже знал, поэтому теперь ему было достаточно несколько слов. Чхеидзе как пружиной подбросило на стол, он высоко поднял руку:

— Товарищи! Наша великая революция, высоко поднявшая знамя свободы, победила только потому, что в самый ответственный момент ей пришли на помощь солдаты, выполнившие свой революционный долг перед народом. Здесь присутствуют представители многих воинских частей. Справедливость требует, чтобы и они разделили с нами славу и ответственность. Исполком предлагает включить их в состав Совета и именовать его отныне Советом рабочих и солдатских депутатов.

Голос Чхеидзе утонул в криках восторга. По лицам большевиков я понял, что удар попал в цель.

— А как же насчет родзянковского приказу? — не унимался какой-то дотошный солдатик.— Надоть бы арестовать его для острастки, а приказ, как товарищ предложил,— сжечь.

Но Чхеидзе и на этот раз не дал разгореться страстям.

— Вы говорили о том, что подчиняетесь Совету. Я немедленно подпишу распоряжение от имени исполкома о том, чтобы ни одна винтовка ни у солдат, ни у рабочих не была отобрана, а контрреволюционные офицеры арестованы.

На столе рядом с Чхеидзе оказался большевик Шутко. Он вежливо подвинул председателя исполкома и сказал:

— Что оружие не будут отбирать — спасибо. Только ни рабочие, ни солдаты его все равно бы не отдали. А вот как с офицерами будет? Почему об этом не говорите? Все по-старому?