Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

Вошел государь. В руках у него был заранее приготовленный и отпечатанный текст. Он протянул его Гучкову. Мы склонились над актом. Я поднял голову и попросил государя:

— Ваше величество... Вы изволили сказать, что пришли к мысли об отречении в пользу великого князя сегодня днем. Было бы желательно, чтобы именно это время было обозначено здесь, а не нынешнее, поскольку именно тогда вы приняли решение...

Я не хотел, чтобы когда-нибудь кто-нибудь мог сказать, что манифест вырван. Я увидел, что государь меня прекрасно понял.

— Я напишу: «2 марта 15 часов»... Хорошо?

— Хорошо,— сказал Гучков.— Я нахожу, что этот акт, на который вы решились, должен сопровождаться еще одним актом, чтобы подчеркнуть преемственность власти... Актом о назначении председателя совета министров.

— Пожалуйста,— согласился государь.

Он присел и тут же, при нас, написал указ правительствующему сенату о назначении председателя совета министров.

— Кого бы вы хотели?— спросил он.

— Князя Львова.

— Ах, Львова? Хорошо — Львова...

— Ваше величество,— снова попросил я,— для придания этому акту законности время проставьте двумя часами раньше отречения...

— Хорошо.

Он написал и подписал.

Государь встал... Мы как-то в эту минуту были с ним вдвоем в глубине вагона, а остальные были там — ближе к выходу. В руках у меня был акт об отречении, подписанный почему-то карандашом, указ о назначении Львова. Государь посмотрел на меня и, может быть, прочел в моих глазах чувства, меня волновавшие, потому что взгляд его стал каким-то приглашающим высказаться... И у меня вырвалось:

— Ах, ваше величество... Если бы вы это сделали раньше, ну немножко раньше, может быть, всего этого...

Государь посмотрел на меня как-то просто и сказал еще проще:

— Вы думаете, обошлось бы?

Через несколько часов по путям, освещенным голубыми фонарями, мы шли к поезду.

Не помню, как и почему, когда мы приехали в Петроград, на вокзале какие-то люди, которых уже было много, что-то нам говорили и куда-то нас тащили... Из этой кутерьмы вышло такое решение, что Гучкова потянули на митинг в депо, а мне выпало на долю объявить о происшедшем войскам и народу. Какие-то люди суетились вокруг меня, торопили и говорили, что войска уже ждут, выстроены в вестибюле вокзала.

Сопровождаемый этой волнующей группой, я пошел с ними. Они привели меня во входной зал. Здесь действительно стоял полк или большой батальон, выстроившись на три стороны — «покоем». Четвертую сторону составляла толпа. Я вошел в это каре, и в ту же минуту раздалась команда. Роты взяли на караул.

— Русские люди... Обнажите головы, перекреститесь, помолитесь богу... Государь император ради спасения России снял с себя... свое царское служение... Царь подписал отречение от престола в пользу брата своего Михаила Александровича...— Я увидел, как дрогнули штыки, как будто ветер дохнул колосьями. Прямо против меня молодой солдат плакал.— Наш император подал нам всем пример... нам всем, русским, как нужно... уметь забывать... себя для России. Сумеем ли мы так поступить? Сумеем ли мы все забыть для того, что у нас есть общее? А что у нас — общее? Это общее... Родина... Россия... Ее надо спасать... о ней думать... Идет война... Враг стоит на фронте... враг неумолимый, который раздавит нас, если не будем мы... все вместе... не будем едины... Как быть едиными? Один путь... всем собраться вокруг нового царя... всем оказать ему повиновение... Он поведет нас... Государю императору... Михаилу... второму... Ура!

И оно взмыло — горячее, искреннее, растроганное... Я очнулся оттого, что какой-то железнодорожный служащий теребил меня за рукав и что-то говорил. Наконец я понял, что уже много раз по телефону добивается Милюков.

Я услышал голос, который с трудом узнал, до такой степени он был хриплым и надорванным.

— Да, это я, Милюков... Не объявляйте манифеста... Произошли серьезные изменения...

— Но как же? Я уже объявил...

— Кому?

— Да всем, кто здесь есть... какому-то полку, народу... Я провозгласил императором Михаила...

— Этого не надо было делать... Настроение сильно ухудшилось с того времени, как вы уехали... Не делайте никаких шагов... могут быть большие несчастья... Бубликов послал к вам одного инженера... передайте ему документ... чтобы он не попал в их руки... И немедленно приезжайте на Миллионную, 12, в квартиру князя Путятина.

Я положил трубку. В это время ко мне протиснулся человек.

— Я от Бубликова.

— Прекрасно... Вас никто не знает... За вами не будут следить... За мной ходят по пятам... Идите спокойно и донесите... Понимаете?

Я незаметно передал ему конверт. Он исчез. Теперь я мог идти за Гучковым.

Это была огромная мастерская с железно-стеклянным потолком. Густая толпа рабочих стояла стеной, а там, вдали, в глубине, был высокий эшафот, то есть не эшафот, а помост, на котором стоял Гучков и еще какие-то люди...

Когда я вскарабкался по приставной лестнице на «эшафот», председатель собрания, рабочий, который стоял рядом с Гучковым, говорил речь такого содержания: