Февраль

Табуретка валялась у него под ногами, должно быть, она и стала причиной того грохота, что мы слышали. А ещё люстра, к которой была привязана верёвка – господи, как противно она скрипела! Мне в тот момент показалось, что этот звук, похожий на детский плач, будет преследовать меня всю жизнь.

Зато Арсен молодец, не растерялся. Что я там говорила о русских? Беру свои слова назад, даже если ничего и не говорила, а только думала. Этот человек обладал блестящей реакцией и не терялся в трудных ситуациях – мгновение, и он уже подхватил болтающегося увальня Ватрушкина под колени, и тот захрипел, пытаясь обеими руками ослабить верёвку. При этом Арсен говорил какие-то порывистые, но очень горячие слова, следует полагать, нецензурные.

Потом он сказал что-то мне, но я, естественно, его не поняла, и он, чертыхнувшись, повторил уже на французском:

– Нож! Принесите нож! Или ножницы, что угодно, чтоб перерезать верёвку!

Где же я тебе найду нож, милый Арсен?! В столовую спуститься, одолжить? Я подбежала к трельяжу, что стоял у стены, и пошарила по ящикам, отыскав бритву в маленькой коричневой коробке.

– Это подойдёт? – С надеждой спросила я, и Планшетов кивнул. Через секунду дело было сделано, и неудачливый самоубийца рухнул на пол, ибо Арсен при всём желании не удержал бы этого толстячка на руках.

Встав на четвереньки, Ватрушкин принялся ловить ртом воздух, позабыв от растерянности про верёвку, что всё ещё сдавливала его шею. Да где же он верёвку-то исхитрился отыскать? Я поглядела на обвисшую занавеску, и нашла ответ на свой вопрос. И сокрушённо покачала головой – ну Ватрушкин, ну молодец! Твою бы находчивость – да в благое русло!

– Что ты удумал, чёрт возьми?! – Принялся отчитывать его Арсений. Судя по его лицу, он был готов дать пинка этому мальчишке, вот только остерегался пинать сына известного сибирского золотопромышленника. – Вешаться! В двадцать лет! Бо-оже мой, какие люди идиоты! Нет предела человеческой глупости, вот уж воистину! Ну и что за причина у тебя была, скажи на милость? Какая-нибудь поэтически серьёзная? «Я люблю её и не могу без неё жить»? Всё лучше, чем: «Я проиграл все папины денежки в карты!»

Полностью согласна. Любовная история с таким концом выглядела бы трагичной, но романтичной, тем не менее. А вот покончить с собой из страха перед нищетой? Глупо. Деньги всегда можно заработать снова.

Хотя, покойный Рене поспорил бы со мной, несомненно.

– И что ты молчишь?! – Всё больше распалялся Арсен. – Говори, чёрт бы тебя побрал, как всё это понимать?!

– Арсен, я вас умоляю, сжальтесь, – произнесла я, и, сев на колени рядом с Ватрушкиным, стала снимать верёвку с его шеи. – Он же едва дышит, а тут вы со своими упрёками! Дайте ему прийти в себя.

– Мадам Лавиолетт, вы так добры, – прохрипел Ватрушкин, поднимая на меня полный собачьей преданности взор. Он, видимо, не знал про игру в хорошего и плохого полицейского, и манёвра моего не разгадал, бедный мальчик! – Я, право, не заслуживаю вашей доброты…

– Ничего, мой дорогой, всё уже позади! – Принялась успокаивать его я. – Поднимитесь, право, сядьте в кресло, не пачкайте брюки! Сядьте, успокойтесь, отдышитесь. Вот так, хорошо. Ох, боже, не волнуйтесь вы так, мы ничего никому не скажем, правда ведь, Арсен?

Планшетов моего доброго настроя не разделял, и, скрестив руки на груди, протестующее нахмурился. И навис над бедным Ватрушкиным, как комиссар на допросе, и всё началось сначала:

– Какого чёрта, я спрашиваю?! Будешь прятаться за юбкой мадам Жозефины, или найдёшь в себе храбрости объяснить проихсодящее?!

– Арсений, я умоляю тебя, не кричи! – Зашептал Ватрушкин, но голос его сорвался на хрип, и он закашлялся, растирая свою шею.

– Ах, ну конечно, теперь мы боимся привлечь к себе внимание! А что весь отель сбежится поглазеть на твоё болтающееся под потолком тело – ты, конечно, не предусмотрел? Ах, ну да, ведь в случае успеха тебя бы это уже не волновало!

– Арсен, боже мой, замолчите, прошу вас! – Простонала я, заметив, как испуганный паренёк начал бледнеть прямо на глазах. – Лучше позовите доктора!

– Нет! – Вскричал Ватрушкин, да ещё и за руку меня схватил. Правда, быстро отпустил, заметив, с каким изумлением я на него посмотрела. И повторил уже тише: – Нет, прошу вас, не надо доктора! Я в порядке. И, умоляю, не говорите ничего никому… господи, если кто-то узнает… пойдут слухи… расскажут комиссару… Ох, боже, он же решит, что это я во всём виноват!

А это мысль! Парня, конечно, жалко до слёз, но уж лучше он, чем я.

Боже, я ведь не всерьёз это? Покачав головой по поводу собственной безнадёжности, я обняла Ватрушкина за плечи и поудобнее устроила его в кресле. И, по-матерински заботливо поправив его светлые кудри, сказала ему:

– Расскажите, пожалуйста, что у вас произошло. Что толкнуло вас на этот поступок? Это ведь из-за Селины, да?

Только так я могла объяснить происходящее. Правдоподобно, если вспомнить, как он вчера сбежал посреди ужина.

Парень поглядел на Арсена, но тот сохранял полнейшую невозмутимость и поддерживать его не собирался. Тогда Ватрушкин снова повернулся ко мне и кивнул.