Февральская сирень

— Половых отношений с мужчиной парень перед смертью не имел. Это вскрытие установило, — кивнул Бунин. — Но, может, у них до дела и не дошло. Может, он его еще только охмурял.

— С учетом того, что у Гоголина тоже наклонности неоднозначные, ситуация вырисовывается интересная, — сказал Дмитрий. — Вань, ты держи меня, — он покосился на Лельку, — нас в курсе дела. Ладно?

— Естественно, — кивнул Бунин. — Надо в тебе возрождать интерес к сыскной работе. Такой опер пропадает!

Больше они о деле не говорили. Беседа перекинулась на бунинского годовалого сына, каких-то общих знакомых и особенности тренировки собак. Лелька слушала плохо. Водрузив на стол обещанные шарлотки, она кликнула Максима, налила всем троим мужчинам чаю и села у окна, практически не поддерживая разговор.

Попив чаю, Максим снова убежал к себе наверх, а Бунин, попрощавшись, ушел, попросив напоследок Лельку не делиться полученной информацией с подругой Инной.

— Клянусь, я ей все сам расскажу, первой, когда можно будет! — заверил он. — Тут дело серьезное. Мы маньяка ловим, который пять лет на свободе ходит. Одно неверное слово — и все.

— Я понимаю, — тихо сказала Лелька. — Ты не волнуйся, Ваня.

Закрыв за ним дверь, она вернулась на кухню и начала убирать со стола. Руки у нее дрожали. Подошедший сзади Дмитрий взял ее за плечи и повернул лицом к себе.

— Что случилось, Леля? — спросил он, заглядывая ей в глаза. Она отчаянно замотала головой. — Ну, я же вижу! Скажи мне, из-за чего ты так расстроилась?

— Я ненавижу педофилов, — ответила она нехотя. — Может быть, потому, что у меня растет сын. А может быть, это какая-то внутренняя, биологическая ненависть. Но я не могу про это даже слышать, не то что думать. И то, что часть парней — совершеннолетние, мне по барабану. Это все равно противоестественно.

— Нет, что-то еще. — Он внимательно смотрел на нее. — Леля, расскажи мне. Тебе легче будет, вот увидишь.

— Митя. — Губы у нее запрыгали, а глаза налились слезами. — Митя, это мой брат.

— Кто? — Он ошарашенно посмотрел на нее.

— Федор Широков — мой брат. Сводный, разумеется.

— Как?

— Да так. Павел Леонидович Широков — преподаватель филфака, от которого забеременела моя мама. Мной. Спустя много лет после их неудачного романа, после которого он ее бросил, беременную, он женился, и у него родился сын. Это и есть Федор, понимаешь?

— Не совсем. Ты что, с ними общаешься? И теперь волнуешься, что с ними будет?

— Нет, они меня никогда в жизни не видели. Да и я их много лет назад, всего один раз. Мне тогда двенадцать лет было. И мне абсолютно наплевать, что с ними будет, даже если они оба сгинут в геенне огненной. Митя! — Она в отчаянии посмотрела на него. — Мне страшно. Мне очень страшно, что убийцей может оказаться человек, в жилах которого течет та же кровь, что и у меня. У моего сына… Я не смогу с этим жить, понимаешь?

Он притянул ее к себе, и она спрятала лицо у него на груди.

— Подожди, — тихо сказал он. — Не делай скоропалительных выводов. Еще ничего не известно. И, на мой взгляд, подозреваемым номер один остается пока все-таки Гоголин. Твой брат, — Лелька заплакала, — твой сводный брат просто мог привести того юношу к нему домой. А сам он, может быть, ни в чем не виноват. А если и виноват, — Дмитрий погладил ее по голове и ладонями поднял ее заплаканное лицо, чтобы снова посмотреть в глаза, — то ты тут точно ни при чем. Эти люди — абсолютно чужие тебе и Максиму. Вы оба стали такими, какие вы есть, только благодаря твоей маме и тебе, понимаешь? И никакие Широковы ничего в этом раскладе не изменят. Ты удивительный человек, Леля. Я очень рад, что ты вошла в мою жизнь. Что у меня теперь есть ты, Максим, Цезарь. Я никому вас не отдам. И никому не дам в обиду. Ты верь мне, ладно?

— Я верю, — убежденно сказала Лелька и улыбнулась сквозь слезы. — Я верю, Митя. Я всегда буду тебе верить.

Интересно, почему наша самооценка так сильно зависит от чужого мнения? Вот вроде бы каждый человек сам все про себя знает — и про успехи, и про недостатки, и про слабые стороны, и про сильные. Ан нет, стоит только услышать нелестную оценку, данную кем-то из окружающих, как настроение стремительно портится под нахлынувшим приступом самоедства. А вдруг они правы? А вдруг я не молодец? А вдруг у меня ничего не получится? А вдруг я не заслуживаю успеха?