Февральская сирень

Когда мы ругаем ребенка после родительского собрания, нас, по большому счету, расстраивают не его оценки, а тот позор, которому нас подвергли перед другими родителями.

Когда мы принимаем решение о разводе, то больше всего переживаем не из-за того, что не справились с подводными камнями семейной жизни, и не из-за того, что боимся одинокой старости. Страшнее всего нам, что скажут люди.

Мы боимся принимать смелые решения и круто менять свою жизнь, потому что не в силах вынести осуждения злопыхателей. И готовы отказаться от своей мечты, лишь бы не слышать язвительного шепота завистников. Мы продукт чужого мнения. И именно с ним нам нужно бороться ежедневно и ежечасно, чтобы отстоять собственное я.

Глава 14 Вынырнуть на поверхность

Даже сильным людям нужно сильное плечо. Это я о женщинах и о мужчинах.

Анджелина Джоли

Его жизнь теперь переливалась веселым разноцветьем. Расступившись, сгинула, исчезла без следа унылая серость, в которой, как в снежной февральской каше, вязли все повседневные дела и мысли. Ярко-красная радость от встреч с Лелькой сменялась окрашенным в синий цвет удовольствием от общения с Максимом. Привычный коричневый цвет, с которым он ассоциировал возню с собаками, изменился на ярко-оранжевый, видимо, в цвет ошейника Цезаря. Зелеными всполохами были окрашены встречи с Буниным, который, помимо хорошего друга, неожиданно превратился в напарника, с которым они до хрипоты обсуждали все тонкости расследования.

В Дмитрии вдруг проснулись старые инстинкты, давно забытые и, казалось, навсегда потерянные то ли на дне бутылки, то ли в мутной жиже неизбывного горя. В прошлой жизни он был высококлассным опером, и теперь все чаще в нем «просыпался» тот прежний Дмитрий Воронов, цепкий мозг которого не упускал ни малейшей детали.

Кроме цвета, в его жизни появились звуки, запахи, эмоции, а главное — желания. Идя по холодной январской улице, он вдруг останавливался, будто заново открывая для себя улицу, дома, людей. Он искренне смеялся над тем, что ему казалось смешным. Искренне радовался тому, что доставляло удовольствие. И так же искренне в нем бушевала ненависть, много лет маскировавшаяся под безразличие. Когда-то он нырнул в это безразличие, чтобы спастись от нестерпимой душевной боли, которая иначе разорвала бы его на куски. И долгие годы боялся вынырнуть на поверхность, чтобы снова не встретиться с этой болью.

Благодаря Любови Молодцовой, Любе, Лельке, он нашел в себе мужество «всплыть» и сейчас смело шагал по жизни, обдуваемый ее ветрами, подставляя голову под падающий снег и не боясь смотреть в глаза реальности.

Он даже достал спрятанные глубоко в альбоме фотографии мамы и Миньки, и заказал рамки, и повесил их на стену, и разговаривал с ними по вечерам, рассказывая, как прошел день. Он знал, что убийца его сына скоро будет наказан, и хотел сделать все, что в его силах, чтобы приблизить этот день. И еще он совершенно точно знал, что больше убийств не будет, потому что он, бывший майор Воронов, этого не допустит.

В его бессмысленной жизни вдруг появился смысл, и даже не один, и было ему от этого хорошо и радостно. Так что посреди январских морозов хотелось думать о весне, о капели и первых проталинах, об охапке тюльпанов, которую он принесет Лельке на Восьмое марта, и даже о поездке с Цезарем на охоту, настоящую утиную охоту, сезон которой откроется в апреле и для которой лабрадоры как будто специально созданы.

До весны еще, конечно, нужно было дожить, поэтому он сделал то, что было трудно, но выполнимо уже сейчас — притащил здоровенный букет разноцветных парниковых тюльпанов, ради которых смотался в пригородный совхоз цветов. Увидев это великолепие, Лелька ахнула и отступила в глубь квартиры, и опустила в охапку вмиг запылавшее лицо, и потом посмотрела на него глазами, в которых было столько счастья, что ради этого можно было и за тысячу километров смотаться, не то что за сорок.

Дни шли своим чередом. За Федором Широковым было установлено наблюдение, которое показало, что два-три раза в неделю по вечерам он ходит в гости к Гоголину.