Фьямметта. Фьезоланские нимфы

Когда меня с почетом принимали, я озиралась пытливо, не для того чтобы видеть роскошные убранства, но обманывая самое себя, что, может быть, увижу я Панфило, как в первый раз увидела его в подобном же месте; не видя его, уверившись в том, в чем была и без того вполне уверена, как бы побежденная, садилась я с другими, отвергая знаки почтения, так как не видела того, ради кого они мне были дороги. Когда бракосочетание бывало свершено и гости вставали из-за пиршественного стола, и то под звуки пения, то под инструментальную музыку начинались разные танцы и весь свадебный покой звучал, — я, чтобы не показаться гордой, из любезности несколько раз приняв участие в танцах, снова садилась предаваться новым думам.

Мне приходило на память, как торжественно было подобное этому празднество в мою честь, когда я, свободная, в простоте, беспечально смотрела на свое прославленье; и сравнивая то время с теперешним, видя, как разнятся они друг от друга, я испытывала сильное желание расплакаться, если бы это не было здесь неуместным. Во мне пробегали быстрые мысли при виде веселящихся дам и кавалеров, что прежде в надобных случаях я искусно веселила Панфило, — и больше меня томило, что нет причины мне радоваться, чем само веселье. Поэтому, прислушиваясь к любовным разговорам, музыке и пению, вспоминая прошедшее, я вздыхала, с притворным удовольствием, ждала окончания праздника, недовольная и усталая, предоставленная самой себе. Но часто смотря на толпу дам и молодых людей, я замечала, что многие, если не все, смотрят на меня и тихонько между собою говорят про мою внешность; но большая часть их шепота доходила до моих ушей, то потому что я слышала, то потому что догадывалась. Одни говорили:

«Посмотри на эту молодую женщину! Прежде никто в нашем городе не превосходил ее красотою, а теперь какою она стала! Не находишь ли ты ее вид растерянным, какие бы ни были причины этого?»

Сказав это, смотрели на меня с сожалением, будто сострадая моему горю, и проходили, оставляя меня более обычного расстроенною. Другие спрашивали друг у друга: «Что? эта дама — нездорова?», и отвечали: «Кажется, что да; она сделалась такой худой и бледной; какая жалость; прежде она была красавицей». Некоторые, более точно зная мою болезнь, говорили:

«Бледность этой госпожи выдает ее влюбленность, какая болезнь сушит так, как пламенная любовь? Конечно, она влюблена и жесток тот, кто причиняет ей такую тоску, что так ее иссушила».

В таких случаях, признаюсь, я не могла удерживаться от вздохов, видя гораздо большее сострадание в других, нежели в том, кто естественно должен был бы его иметь; и смиренно про себя молилась за них богу. Мне помнится, что мое благородство имело такое значение для говоривших, что многие мена оправдывали такими словами:

«Не дай бог, чтобы так думали об этой госпоже; то есть, что любовь ее томит; она честна более других, ничего подобного за ней не замечалось, никогда в кругу влюбленных не было ничего слышно об ее любви; а страсть не скроешь так долго».

«Увы! — думала я про себя, — как они ошибаются, не считая меня влюбленною только потому, что, как дура, не выставляю ее напоказ, как делают другие!»

Часто приходили туда знатные, красивые и нарядные молодые люди, прежде всячески добивавшиеся моего взгляда, чтобы привлечь меня к их желанию. Посмотрев на меня немного и видя такой обезображенной, может быть, довольные, что я не отвечала им на любовь, удалялись со словами: «Пропала ее красота!»

Зачем я скрою от вас, женщины, то, что не только мне, но вообще никому неприятно слышать? Признаюсь, что, хотя Панфило, ради которого главным образом я дорожила своею красотой, здесь не было, однако не без укола в сердце я слышала, что она пропала. Еще мне случалось на таких праздниках сидеть в кругу женщин, ведущих любовные беседы; и жадно прислушиваясь к рассказам о любви других, легко я поняла, что не было столь пламенной, столь скрытной, столь горестной — как моя; а более счастливых и менее почетных — большое количество. Так, то слушая и наблюдая, что делалось, задумчивей я пребывала среди вольного времяпрепровождения.

Когда через некоторое время отдохнувши, сидевшие дамы поднимались, чтоб танцевать, иногда приглашая меня вместе с собою, они и молодые люди всей душою отдавались этому занятию, не имея в голове других мыслей, побуждаемые к танцам или пламенной Венерой, или желая показать свое искусство, а я почти одна оставалась сидеть, презрительно смотря на внешность и манеры дам. Случалось, конечно, что я их осуждала, желая страстно последовать их примеру, если бы это было возможно, если бы Панфило мой находился здесь, и всякий раз как он приходил мне на память, печаль моя умножалась; видит бог, он не заслуживал такой любви, какою я его любила и люблю.