Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник

Там сразу выделяется необычный силуэт когда-то самого высокого на континенте небоскрёба «Паласио Сальво». Построен он в стиле арт-деко. И если и вызывает ассоциации, то с Америкой не Южной, а Северной. Впрочем, это уже в глубине полуострова, на котором разместился центр Монтевидео.

А на самой набережной — храм, который даже и полный невежда не примет за классику католицизма. Такие представления о прекрасном обычно бывают не у католиков, а у англикан. Именно здесь, в этом районе, в своё время располагалась и редакция первой уругвайской газеты. В переводе её название звучит как «Южная звезда». Но перевод опять же не с государственного в Уругвае испанского, а с английского. Потому что и первую газету здесь издавали опять же... англичане.

Впрочем, обо всём по порядку. И именно в том порядке, в каком этот материал о произрастании английских забав на южноамериканской земле поначалу вынужденно, а потом всё более увлекаясь, начал собирать я.

Дело было так. Весной 2006 года перед каналом «Россия» встала сложная задача. «Раскрутить» трансляции предстоящего чемпионата мира по футболу в Германии в условиях, когда сборная России в его финальную часть так и не пробилась. Тогда я и предложил начать такую «раскрутку» хотя бы и с того, чтобы снять документальный фильм о первом чемпионате мира в Монтевидео. Предложение было принято. Но, к моему ужасу, съёмки такой программы поручили мне. Про Уругвай я, конечно, знал много чего. Но футбол для меня был именно фоном, не более. Поэтому и эта глава — результат исследования практически с «чистого листа».

Откуда же есть пошла земля уругвайская? Как умудрилась эта крохотная республичка поместить себя в центр планетарной истории? Чтобы объяснить этот феномен, приглашаю для начала совершить экскурсию по уругвайскому Национальному историческому музею, где хранится зримый исторический «ключ».

В музее меня принимал хранитель, доктор Мена Сагарра. С чувством невероятной важности от осознания того, что его богатствами заинтересовался журналист из-за океана, он повёл меня в зал, где и находился экспонат, который, я знал, точно надо было запечатлеть для моего фильма. Но, как всякий по-настоящему пытливый исследователь старины своей родины, директор музея не мог удержаться, чтобы по пути не привлечь моё внимание и к другим драгоценным «крупицам»:

— А вот, извольте взглянуть, личные вещи первых президентов нашей республики: шпага генерала-освободителя, которого звали Хуан Антонио Лаважжеха-и-де-ла-Торре, эполеты генерала-освободителя, полное имя которого звучало не менее пышно: Мануэль Серефино Орибе-и-Виана.

— А эта подушка с гербом республики, вышитым золотыми нитями, кому принадлежала?

— О! Это особый экспонат. Эту подушку вышили поклонницы ещё одного нашего президента.

— Дайте-ка угадать. Наверняка она украшала салон президента Фруктуосо Риверы?! — щегольнул я знаниями о ещё одном правителе страны из плеяды «генералов-освободителей». Современникам он запомнился как администратор никудышный: всё норовил скинуть скучную управленческую рутину на помощников, а сам — на коня, громить очередное индейское племя, а по возвращении разбить сердце очередной красавицы.

— Да, вы правы. Подушка действительно принадлежала президенту генералу-освободителю, которого вы назвали Фруктуосо Риверой, но чьё полное имя звучало как дон Хосе Фруктуосо Ривера-и-Тоскана, — важно отвечал мне директор музея, как должное восприняв тот факт, что иностранный журналист так сведущ даже в таких эпизодах уругвайской истории. Это вообще такая уругвайская манера: считать себя пупом земли. По разумению уругвайцев, весь остальной мир только и занимается тем, что думает об их гордой республике [66]. Впрочем, как ни важничал директор музея, было видно, что он всё-таки впечатлён моими знаниями. Что и позволило мне задать один пикантный вопрос.

— А что, правду говорят, что такие подушки своими нежными ручками вышивали светские дамы, которыми по отношению к главе государства двигали чувства несколько более глубокие, чем патриотизм?

— Да, всякое бывало, — несколько смущённо отвечал мне директор музея. — Знаете, многие первые президенты действительно были совсем не монахами. В нашей истории вообще хватает многослойных сюжетов. — А мы в это время проходим стенд с личными вещами «тридцати трёх». Тридцать три — это легендарный десант борцов за независимость, с которого и началась решающая битва за освобождение страны. Но даже я, вроде как «почётный уругваец», оказывается, всех деталей не знал. — Вот вам классический пример многослойности нашей истории, — торжественно говорит мне директор, явно довольный тем, что, как бы и отвечая на мой пикантный вопрос, может ловко сменить тему. — Число 33 — не случайно. Их не просто так набралось тридцать три человека. 33 — это число масонское. Кружок борцов за независимость и был ложей.