Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник

Но история действительно не терпит сослагательного наклонения. Потому что одно дело — если бы Уругвай был частью аргентинской революции с самого начала. И другое дело — когда у этой конкретной провинции путь к свободе случился в обход. Разница между освобождением от испанцев Буэнос-Айреса и Монтевидео — всего-то несколько лет. Но это оказались критически важные годы. За это время уругвайцам, чтобы догнать уже свободный Буэнос-Айрес, нужно было сплотиться. А вот революционеры в Буэнос-Айресе, как это часто водится в среде вчерашних соратников, за эти годы, напротив, успели между собой перессориться.

Тем большая ссора ждала их с «возвращением в семью» Восточного берега и его вождя, «протектора» Хосе Хервасио Артигаса. Это сегодня аргентинские делегации возлагают к его монументам венки. Но тогда, в начале XIX века, он встал им костью в горле. Только победив в войне за освобождение от Испании, он действительно был готов съесть столько суверенитета, сколько можно. И он вовсе не собирался немедленно опять ограничивать свою вольницу, делясь с очередным «центром» — не в Мадриде, так в Буэнос-Айресе. И он не просто буянил, а ещё и создал целую вольную Лигу, флаг которой представлял вроде бы и аргентинское бело-голубое знамя, но перечёркнутое по диагонали мятежной красной полосой «федералистов». К тому времени в мятежную Лигу вошли и сам Восточный берег, и несколько провинций с берега западного. То есть Артигас не только свою провинцию стал отдалять от Буэнос-Айреса, но начал расшатывать и собственно Аргентину. Из «брата» Артигас превратился в мятежника, искусителя и врага.

Для того чтобы понять, что это был за человек, приглядимся к странному сооружению в его честь, к которому теперь и возлагают венки. Сооружение это — мавзолей Артигаса на главной площади Монтевидео и Уругвая, площади Независимости. Внешне — мемориал и мемориал, каких в честь местных героев разбросано много по всему свету. Посреди площади — огромная конная статуя. Но в Монтевидео под статуей ещё и огромная подземная камера. Это и есть собственно «маусолео», мавзолей. Посредине камеры — подсвеченный постамент. А на постаменте — никакое не бальзамированное тело, а урна с прахом отца-основателя. Охраняют урну с прахом национального героя два солдата в форме времён войны за независимость.

Я не раз спускался в этот мавзолей как рядовой посетитель. И всегда хотел сделать про это необычное сооружение репортаж. И вот в марте 2000 года я в очередной раз отправился в Монтевидео, чтобы в канун тогдашних необычных президентских выборов в России именно в Уругвае завершить съёмки фильма о необычных и даже феноменальных формах президентского правления. Уругвай и в этом смысле — страна-феномен. Там, во-первых, поэкспериментировали с «коллективным президентством» (в середине XX века главой Восточной Республики очень демократично по очереди становились члены Совета сразу от нескольких партий). Во-вторых, выделяется Уругвай и тем обстоятельством, что задолго до Бушей и Клинтонов там без всяких переворотов, а через выборы, президентами стали четыре близких родственника из династии Батжже [68].

Естественно, не менее экзотическим эпизодом для такого фильма становился и рассказ о первом правителе страны Артигасе. А когда я заходил в его мавзолей ешё как обычный посетитель, то видел, как дотошно этот объект патрулируют военные [69]. «Партизанить» я не собирался. Но как добыть специальное разрешение на видеосъёмки на таком серьёзном военном объекте? Испрашивать такое разрешение нужно было на самом верху. Но мне в рамках съёмок фильма как раз предстояла аудиенция у тогдашнего президента Уругвая Хулио Мария Сангинетти. Невзначай выйти на тему съёмок «военного» мавзолея Артигаса было, по счастливому совпадению, легко.

Так совпало, что в уютный зал приёмов в резиденции Санги- нетти меня пригласили в тот момент, когда из него выходили главкомы уругвайских армии, флота и ВВС. Через приоткрытую дверь я видел, как они поднялись из мягких кресел и раскланивались с главой государства. Он из-под своих «брежневских» бровей смотрел любезно, но строго. Они, пожилые уже генералы, при всей внешней непринуждённости аудиенции, перед ним так и вытягивались. А при рукопожатии ещё и кланялись. И я прекрасно понимал, что это было больше чем чинопочитание по уставу. Именно Сангинетти, первый гражданский президент после падения диктатуры, в качестве символического жеста вселился после выборов не в классический президентский дворец на той самой площади Независимости, а в «бункер» на окраине, который на закате диктатуры под свой генеральный штаб соорудили военные. Зная о том, с каким пиететом относятся военные к Сангинетти, я понял, что момент для просьбы в отношении съёмок в мавзолее — тем более подходящий.