Фидель Кастро

Кроме того, его политические идеи более четко сформировались под влиянием двух его ближайших советчиков, его брата Рауля Кастро и Чс Гевары. Оба не принимали коммунистов, первый из-за того, что, как и Кастро, он считал, что все предлагаемое коммунистами — чистый авантюризм, а второй был более увлечен панамериканским, антиамериканским национализмом, чем поддержкой Москвы. Но оба были более осведомлены о марксистских идеях в любых направлениях, чем Кастро. Более того, Гевара перенес горький опыт уничтожения ЦРУ правительства, старавшегося провести программу реформ, похожих на те, которые планировал Кастро. В Сьерре они являлись единственными бунтовщиками с каким-либо политическим опытом и у обоих была возможность обстоятельно обсуждать будущий ход революции вместе с Кастро. Под их влиянием идея кубинской версии «социализма в одной стране» могла начать формироваться в мозгу Кастро в качестве модели будущего развития Кубы, независимой от Соединенных Штатов. Нет сомнений в честности Гевары, когда он в декабре 1957 года писал последователю Фрэнка Пайса в Движении 26 июля: «По своим идеологическим убеждениям я принадлежу к тем, кто верит, что разрешение общемировой проблемы лежит за так называемым «железным занавесом», и это Движение является одним из многих, воодушевленных желанием буржуазии освободиться от экономических цепей империализма. Я всегда думал о Фиделе, как о подлинном руководителе левой буржуазии, хотя его имидж улучшился благодаря личным качествам экстраординарного блеска, поставившего его над классом»[70].

Какова бы ни была его политическая позиция в то время, Кастро осторожно избегал вызвать подозрений среди оппозиции Батисте и Соединенным Штатам в том, что он хочет выйти за рамки структуры восстановления демократической системы на Кубе. Пока еще Батиста оставался у власти, ему требовалась поддержка оппозиции. Но он сразу разоблачал любые требования соперников, предъявляемые руководству движения против Батисты. Осенью 1957 года представители Движения в Майами подписали соглашение с новым объединенным фронтом оппозиции «Хунта де Либерасьон Кубана», посредством чего силы Кастро будут объединены в регулярные вооруженные силы, которые однажды уже свергли Батисту. Узнав об этом недозволенном поступке, который мог бы лишить его мощной вооруженной базы, Кастро порвал с «Хунтой». Его армия повстанцев начала одерживать победы над армией Батисты, в то время как оппозиционные организации провалили попытки штурма президентского дворца и поднятия мятежа вооруженных сил. Однако после безуспешной апрельской забастовки и полномасштабного наступления армии в мае Кастро был вынужден удерживать свою позицию. В июле он выпустил манифест, известный как «Каракас Пакт», подписанный вместе со всеми силами оппозиции, за исключением Коммунистической партии. В нем не упоминались радикальные реформы. Вместо этого документ был направлен на восстановление конституционных и демократических прав и содержал неясно сформулированное обещание экономического и социального прогресса, которое само по себе исходило от Аутентикос.

Не было совпадением и то, что Кастро искал союза с умеренными и консервативными оппонентами Батисты в тот момент, когда армия приступила к массовому нападению на места расположения партизан. С тех пор, как повстанцы утвердили свою власть в Сьерра-Маэстре, армия совершила несколько безуспешных попыток вытеснить их оттуда. К марту 1958 года Кастро почувствовал себя достаточно уверенным для установления новых фронтов в Ориенте. Например, Рауль с колонной отправился на Сьерра-Кристалль в восточной части провинции, где повстанцы начали проводить широкомасштабную программу социальных реформ в недавно освобожденной зоне. Провал забастовки в апреле 1958 года, тем не менее, поддержал в Батисте уверенность в том, что он сможет разбить армию бунтовщиков. Двенадцатитысячный взвод, поддерживаемый воздушными силами, был послан в обе Сьерры для уничтожения сил повстанцев.

Провал наступления был результатом не столько превосходства партизан в военной силе, сколько моральной слабости регулярной армии. Среди многих солдат и офицеров было мало желающих бороться, так как они стали непопулярными у широких слоев населения за их сотрудничество с диктатурой. Несколько частей перешло на сторону бунтовщиков, а многие дезертировали[71]. В противоположность им среди партизан царила строгая дисциплина.

Влиятельный умеренный сторонник Движения позже вспоминал, что во время посещения укрытия бунтовщиков он видел «сцепу, как в кино, наблюдая, как они приходят, занимают все вокруг позиции, и все в полном молчании. Всё здесь обсуждалось шепотом. Я провел год, разговаривая шепотом: такова была их дисциплина, разница между армией бунтовщиков и армией Батисты. Армия Батисты прибывала всегда с криками, и при этом удивлялась, почему всем известно, что они на месте»[72].