Фидель Кастро

Таким образом, чистка реформистов не означала отказ от реформ. Ограбление их главных идей, присваивая некоторые из их предложений, являлось способом признания их идей, не позволяя им выступать против режима. Наоборот, это удовлетворяло консервативных противников перемен внутри партии и среди военных, без отказа от возможности ограниченной реформы. Действия руководства еще раз подтвердили, что Кастро не мог свободно диктовать политику, а ему постоянно приходилось улаживать конфликтные ситуации в самой партии и за ее пределами.

Однако, несмотря на красноречивую защиту социалистической ортодоксии, речи и интервью Кастро все больше подчеркивали постоянную идею его политической карьеры: изначальное противоречие в современном мире существует не между социальными классами, а между Севером и Югом, между развитыми и развивающимися народами. Кубинский социализм, состоящий из центризма, аскетизма и социальной справедливости, был представлен как образец не для индустриально развитых стран, как в общепринятых марксистских статьях, а для стран «третьего мира». В интервью испанскому журналу Кастро заявил: «Маркс считал, что социализм — это естественный результат развитого капиталистического общества. Но жизнь показала нам, что социализм — это идеальный инструмент развития в странах, оставшихся позади». В подобном интервью мексиканскому корреспонденту в 1991 году он сказал: «Они говорят о провале социализма, но где успех капитализма в Африке, Азии и Латинской Америке?»[237]. После развала советского социализма Кастро повел себя даже более выразительно, как чемпион мировых бедняков против посткоммунистического триумфализма либерального капитализма. Па четвертом Съезде он заявил: «Теперь мы несем всемирную ответственность… мы сражаемся не только за нас и наши идеи, но и за идеи всех эксплуатируемых, угнетенных, ограбленных и голодных людей во всем мире»[238].

Тем не менее возможность солидарности стран «третьего мира», вероятно, никогда не была ниже, чем в середине 90-х гг. Кубинские прежние союзники в Латинской Америке и в Африке или потеряли власть, или приняли новую капиталистическую ортодоксию. Друг Кастро, бывший социалистический премьер-министр Ямайки Майкл Манлей, был нанят «Телеграфом и Радио» для попытки убедить правительство Кубы заключить контракт с британской фирмой на модернизацию кубинской телефонной сети[239]. Тем не менее Кустро до сих пор обладал широко распространенной поддержкой в Латинской Америке, как было очевидно во время его визита в Боливию и Колумбию в 1993 году, когда его осаждали толпы доброжелателей. Для многих он оставался символом неповиновения продолжающемуся экономическому и культурному империализму Соединенных Штатов. Но его старые боливийские видения объединенной Латинской Америки против хищнического Севера за тарифными и долговыми барьерами больше не оказывали влияния на латиноамериканских руководителей, которые пересмотрели свои долговые проблемы и стремились приобрести новые кредиты и выгоды от тесных торговых связей с Соединенными Штатами[240].

Вероятно, Куба снова стала приемлемым политическим партнером для Латинской Америки, отбросив континентальную партизанскую стратегию, — Кастро был принят мексиканским президентом Карлосом Салинасом на саммите глав государств Латинской Америки в Гвадалахаре (куда впервые не пригласили США), и Карибский общий рынок (Кариком) обсуждал торговлю с правительством Кубы, но политика Кубы и политика большинства латиноамериканских руководителей шла в противоположных направлениях, как признал сам Кастро[241]. Со своей стороны, латиноамериканские «левые» отклонили демократическую центристскую и государственную социалистическую модель, до сих пор поддерживаемую Кубой, тогда как антиимпериалистические традиции Лазаро Карденаса и Перона были радикально переопределены их последователями — Карлосом Салинасом и президентом Аргентины Карлосом Менемом. Но пока попытки Кастро воззвать к радикальному националистическому наследию Латинской Америки не могли приобрести для него пи новых последователей на континенте, ни возрождения законности на Кубе[242].